Одно из возможных объяснений связано с разными путями развития мужчины и женщины. Во многом мужчина переживает свою доэдипову мать так же, как женщина. Но в эдиповом переживании матери разница бывает весьма значительной. Для мужчины, в отличие от женщины, в эдиповой ситуации мать не ощущается в первую очередь как соперница. Женщины-терапевты очень остро чувствуют эдиповы чувства соперничества в переносе у своих пациенток. Что касается терапевтов-мужчин, можно сказать, что в этой области у них существует что-то вроде слепого пятна.
Кроме того, у многих мужчин-терапевтов могут возникать дополнительные контртрансферентные проблемы с женщинами-пациентками, которые проявляются в недостаточном внимании к женской агрессии, к стремлению к самоутверждению и к их недостаточной поддержке. Существует распространенная тенденция игнорировать у женщин-пациенток интеллектуальную и сексуальную пассивность, которая была бы важной темой в терапевтическом процессе пациентов-мужчин. Я наблюдал некий аналог и у терапевтов-женщин: у них существовали затруднения, связанные с принятием мужской пассивности. Они хотели видеть мужчин более уверенными и целеустремленными, испытывая тревогу, когда у мужчины-пациента проявлялось желание получить заботу и защиту, приняв традиционную для культуры женскую роль.
Другая дилемма женщин-терапевтов пересекается с отцовским, связанным с соперничеством, эдиповым переносом. Женщине-терапевту более свойственно, чем терапевту-мужчине, видеть себя запрещающей матерью или пугающей фаллической матерью, чем мужчиной, обладающим пенисом и соперничающим со своим пациентом-мужчиной. Часто проходит много времени, прежде чем женщина-терапевт осознает, что пациент говорит скорее о своем отце, а не о матери.
Представители каждого пола должны осознавать влияние своей культуры, которая ограничивает их восприятие и даже препятствует ему (см. работу Могула [Mogul, 1982], где приведен прекрасный обзор публикаций на эту тему). Если повезет, растопить этот лед может помочь личная терапия терапевта. Если же подходить более реалистично, то развязать эти узлы позволяет только клиническая практика. Затруднения и неудачи в клинической практике (кратковременные или длительные) являются лучшими учителями для осознания этих проблем.
Как и во всех других аспектах психотерапии, здесь нет предела разнообразию и осложнениям. Бывают случаи, когда расставание с родителем в раннем детстве заставляет отказаться от терапевта одного пола с бросившим родителем. В ситуациях, связанных прежде всего с ранней материнской депривацией, в основе которой может быть реальная травма, психоз матери, соперничество матери, основанное на примитивной зависти, и другие серьезные конфликты в ранних отношениях матери и дочери, маленькая девочка часто обращается к отцу за материнскими функциями. Тогда роль терапевта-мужчины становится центральной в развитии у пациенток ощущения женской удовлетворенности, компетенции и безопасности. В таких случаях путь к матери лежит через матернализованный отцовский перенос.
Пациентка обратилась ко мне после нескольких лет ужасных садомазохистских отношений с женщиной-терапевтом. Они прекрасно воспроизводили ее страшные отношения в детстве с собственной матерью. На первом сеансе она рассказала сон, который увидела этим утром: она вместе с дочерью ехала на автомобиле по моему переулку ко мне в кабинет.
В ребенке из сновидения пациентки можно было увидеть ее саму, а далее – мать пациентки в той же роли по отношению к своей матери, бабушки пациентки и т. д. Пациентка сказала: «Я привела с собой на терапию четыре поколения женщин».
Отец в жизни этой женщины выполнял, когда искусно, а когда не очень, материнские функции своей психически неполноценной жены. Эта цепь исторических событий создала психодинамический толчок для повторяющихся женских идентификаций через материнский перенос на отца.