«Если пациент вступает в борьбу с сопротивлением, которое мы ему раскрыли в процессе анализа, ему необходим мощный стимул, который будет оказывать влияние на решение в желательном для нас смысле, то есть будет вести к излечению. Иначе может получиться так, что он предпочтет пойти по прежнему пути и все, что раньше достигло сознания, вновь соскользнет обратно в бессознательное и подвергнется вытеснению. В этот момент исход борьбы решает не интеллектуальный инсайт, – который не является ни настолько сильным, ни настолько свободным для таких достижений, – а исключительно и только его отношения с врачом. До тех пор, пока перенос имеет знак “плюс”, врач обладает авторитетом и пациент доверяет его объяснениям. В отсутствие такого переноса или же при негативном переносе пациент даже не будет прислушиваться к тому, что говорит врач, и к его аргументам» (1917, p. 445).
Какие же элементы базового переноса и какая структура терапевтических отношений вносят свой вклад в эту поддерживающую привязанность?
Фрейд утверждал:
«Первой целью лечения остается привязать больного к лечению и к личности врача. А для этого нужно сделать только одно – дать больному достаточно времени. Если к нему проявляют серьезный интерес, заботливо устраняют возникающие вначале сопротивления и избегают известных ошибок, то у пациента такая привязанность возникает сама по себе, и он свяжет врача с образом одного из людей, которые относились к нему с симпатией» (1913, p. 139).
В терапии это обычно образы тех людей, от которых зависит физическое, психическое и эмоциональное благополучие – не только родители или замещающие их объекты, но и врачи, педагоги и друзья.
Шпиц (Spitz, 1956), в течение длительного времени изучавший влияние окружения на раннее детство, ввел понятие «диатрофическая функция» (происходит от греческого слова, обозначающего «выкормить») для обозначения стремления терапевта исцелить пациента, оказывать ему поддержку. Диатрофическая функция сходна со средой, которую создает мать в первые годы жизни ребенка, сталкиваясь со страданием, тревогой и смятением ребенка в повседневной жизни и во время кризисных периодов. Гительсон (Gitelson, 1962) развил это понятие дальше: «Подобно матери, которая является объектом побуждений ребенка и выполняет роль вспомогательного Эго, придает этим желаниям форму и функцию, вводя тем самым в действие принцип реальности, – аналитик выявляет фокус бессознательных тенденций, которые пациент привносит в анализ, и, выполняя свою диатрофическую функцию, придает направление и цель прорывающимся инстинктам и ожившей потребности в развитии» (р. 198). Это рабочая метафора. Пациент приходит к терапевту в смятенных чувствах, но с потенциальным творческим зарядом. Терапевт действует как сито и выделяет цель для болезненного психологического диссонанса.
Лёвальд (Loewald, 1960) добавляет к этому, что интеракции и интервенции терапевта выражают не только то, что он видит страдания пациента в ситуации здесь-и-теперь или в аналитически реконструированном прошлом, но, что более важно, учитывает его