ПСС. Том 02. Отрочество. Юность

Дверь изъ половины Мими отворилась, послышались шаги Маши, вслѣдъ за тѣмъ крикъ испуга и голосъ Михея, говорившій съ упрекомъ: «Что это вы меня такъ испугались, Марья В.? развѣ я такой страшный?» — «Ахъ, пустите, Михей И.», и послышался шорохъ, какъ будто Михей держалъ ее, а она хотѣла вырваться. Потомъ шопотъ мужского и женскаго голоса и шаги направились къ дверямъ. Я почти не обращалъ вниманія на происходившее за дверью, но вдругъ Володя, который уже спалъ, какъ мнѣ казалось, вскочилъ съ постѣли, подбѣжалъ къ окну и съ большимъ вниманіемъ сталъ смотрѣть на что-то.

«Что ты смотришь?» спросилъ я его. — «Молчи», сказалъ онъ мнѣ, съ нетерпѣніемъ махая рукой. Я никакъ не могъ понять, что могло такъ занимать его, но, чтобъ рѣшить этотъ вопросъ, на ципочкахъ подошелъ къ нему. Онъ прильнулъ къ стеклу и пристально смотрѣлъ подъ навѣсъ, въ тѣни котораго виднѣлись двѣ человѣческія фигуры. Въ глазахъ Володи я замѣтилъ въ эту минуту выраженіе, чрезвычайно похожее на выраженіе сладенькихъ глазъ папа, но я не смогъ понять, что такъ радуетъ его. Мнѣ казалось, все это нисколько не касалось до него.

— «Пустите, Михей И., ну васъ къ Богу, увидятъ», говорилъ женскій голосъ.

— «Отчего ты мине не хочешь любить. Я, какъ передъ Богомъ, васъ вотъ какъ люблю!»

— «Ой! спину сломали!»

— «Ты мнѣ только скажи слово, я буду барина просить. Ужъ я слово сказалъ: никого не хочу любить, окромя тебя. Пойдешь за меня?»

— «Ну бросьте руки-то, что балуете». Послышался поцалуй и легкій смѣхъ, и Маша выбѣжала изъ-подъ навѣса. Во время этаго разговора я пересталъ [удивляться] удивленію Володи, и мнѣ показалось, что не только до него, но и до меня все это касалось нѣсколько. Маша пробѣжала въ половину Мими, и все затихло; но меня долго что-то безпокоило, и я никакъ не могъ заснуть. Тоже и это новое для меня чувство родилось въ первый разъ во мнѣ и составило новый отличительный признакъ новаго возраста.

* № 4 (до I ред.).

Мими для меня теперь постороннее лицо: ни въ какомъ случаѣ она не имѣетъ право вмѣшиваться въ дѣла наши, я ее нисколько не боюсь и даже иногда подтруниваю надъ нею, и мнѣ кажется всякій разъ, когда на ея лицѣ показываются красныя пятна, что она сердится за то, что потеряла всякую власть надъ нами, — мысль, <необыкновенно> льстящая моему самолюбію. Вражда между нею и Карломъ Иванычемъ продолжается; но рѣже выказывается, такъ какъ они рѣдко сходятся и оба безъ памяти боятся бабушки. Карлъ Иванычь чрезвычайно измѣнился: вопервыхъ, по недавно подслушанному мною разговору бабушки съ папа, я узналъ, что онъ не гувернёръ, a «menin», дядька, который только можетъ водить насъ гулять, и что намъ необходимо настоящій гувернёръ-французъ и вовторыхъ, Карлъ Иванычъ уже больше не училъ насъ; слѣдовательно, въ Москвѣ у него не бывало въ рукахъ ни линейки, ни книги діялоговъ, ни мелу, которымъ онъ отмѣчалъ проступки — однимъ словомъ, не было тѣхъ грозныхъ атрибутовъ власти, которые въ деревнѣ внушали намъ къ нему такой страхъ; оставалась одна палка для гулянья, подтверждающая слова бабушки, что онъ только способенъ водить гулять насъ; въ 3-ихъ пріятель его Schönheit сшилъ ему новый фракъ безъ буфочекъ на плечахъ и мѣдныхъ пуговицъ, и въ этомъ нарядѣ онъ много важности потерялъ въ моихъ глазахъ. Но, что хуже всего, почтенная, многоуважаемая красная шапочка была замѣнена рыжимъ парикомъ, который нисколько, какъ я ни прищуривался, не походилъ на естественныя волоса. Однимъ словомъ, Карлъ Иванычъ, дядька, сошелъ въ моемъ мнѣніи на много ступеней ниже: онъ ужъ казался мнѣ чѣмъ-то среднимъ между Николаемъ и тѣмъ Карломъ Иванычемъ, который былъ въ деревнѣ. — Въ Любочкѣ мало произошло перемѣнъ; тѣмъ болѣе что, такъ какъ со времени нашего переѣзда въ Москву дѣвочки какъ-то отдалились отъ насъ; не было ни общихъ уроковъ, ни общихъ игоръ. Я мало обращалъ на нее вниманіе; да и гордость быть мальчикомъ, а не дѣвочкой, дѣлала то, что я даже съ нѣкоторымъ презрѣніемъ и гордымъ сознаніемъ своего достоинства смотрѣлъ на нее. Но Катеньку узнать не было никакой возможности, такая она стала гордая не гордая, скучная не скучная, а странная. Она еще похорошѣла, личико, шейка и ручки ея были такія нѣжныя, розовенькія, но теперь мнѣ и въ мысль не приходило поцѣловать ее, какъ я это дѣлалъ 2 года тому назадъ. Я былъ слишкомъ далекъ отъ нея. Къ нимъ, т. е. къ дѣвочкамъ, пріѣзжали какія-то чужія дѣвочки, и они съ ними играли въ какія-то куклы и другія смѣшныя игры, но никогда не присоединялись къ намъ. И часто я съ завистью и грустью слушалъ внизу, какъ звонко и радостно раздавались наверху ихъ голоса и смѣхъ, особенно серебрянный голосокъ Катеньки.

* № 5 (I ред.).

Дробь. IV.