ПСС. Том 02. Отрочество. Юность

то страсть къ дѣвичьей, въ которой онъ проводилъ все свободное время, разумѣется, тогда, когда никто не могъ поймать его тамъ. Я всегда слѣдилъ за его страстями, и самъ невольно увлекался ими; но предаваться имъ было уже для меня невозможно, такъ какъ мѣсто было занято имъ; и я молча завидовалъ. Особенно послѣдняя страсть Володи занимала меня, и я внимательно и далеко не безпристрастно слѣдилъ за ней. По цѣлымъ часамъ проводилъ я въ чуланѣ подъ лѣстницею, безъ всякой мысли, съ напряженнымъ вниманіемъ прислушиваясь къ малѣйшимъ движеніямъ, происходившимъ наверху, и наблюдая сцены, происходившія въ корридорѣ. Ссоры, происходившія между нами, производили во мнѣ тоже чувство зависти къ счастливому, благородно-откровенному характеру Володи, которому я удивлялся, но не могъ подражать.

* № 7

(II ред.).

Глава 10-я <Дѣвичья> Маша.

<Я былъ дуренъ, зналъ это, и мысль, что я не могу никому нравиться мучала меня. А ничто — я твердо убѣжденъ — не имѣетъ такого разительнаго вліянія на направленіе человѣка, какъ наружность его. И не столько самая наружность, сколько убѣжденіе въ привлекательности, или непривлекательности ея. —>

<Отчего мнѣ не признаться въ чувствѣ, которое едва-ли не испытывалъ каждый ребенокъ, воспитывавшійся дома, тѣмъ болѣе, что, несмотря на то, что чувство это было дурно направлено, оно было искренно, благородно и не повело меня ни къ чему дурному. Я былъ влюбленъ въ горничную Машу, влюбленъ страстно безъ памяти; она казалась мнѣ богиней, недоступной для меня, ничтожнаго смертнаго. — Ни въ одномъ изъ любовныхъ увлеченій, которыя я испытывалъ въ своей жизни, я не чувствовалъ до такой степени свое ничтожество передъ предметомъ своей страсти, какъ [въ] этомъ случаѣ; поэтому-то я и заключаю, что съ большей силой я не любилъ никогда. —>

* № 8 (II ред.).

<Съ того самаго дня все свободное время, которое я могъ урвать отъ принужденныхъ занятій, я посвѣщалъ тому, чтобы, спрятавшись за дверь на площадкѣ лѣстницы, дожидаться той минуты, когда она выйдетъ изъ дѣвичьей и пройдетъ мимо меня, или заговоритъ съ кѣмъ нибудь, или примется гладить въ сѣняхъ платочки и чепчики. — Смотрѣть, слушать ее было для меня верхомъ наслажденія. Запахъ масла и волосъ отъ ея головы, когда она близко проходила мимо, заставлялъ меня задыхаться отъ волненія. — Когда въ классной я чувствовалъ запахъ спаленнаго утюгомъ сукна, доказывавшаго, что она гладитъ на лѣстницѣ, я совершенно терялся и не только не могъ учиться, но даже сказывать знакомые уроки. Я проводилъ цѣлые часы въ какомъ-то упоительномъ восторгѣ, глядя на нее, когда она, засучивъ полныя, бѣлыя руки, перемывала въ корытѣ мелкое бѣлье бабушки. Но ничто не можетъ передать того невыразимаго наслажденія и вмѣстѣ тревоги, которыя я испытывалъ, когда смотрѣлъ на нее въ то время, какъ она, нагнувшись, мыла лѣстницу. —>

* № 9 (I ред.).

Дурное расположеніе духа бабушки особенно рѣзко выразилось при одномъ обстоятельствѣ и даже имѣло рѣшительное вліяніе на многія перемѣны, происшедшія въ нашемъ образѣ жизни и воспитанія, въ одномъ обстоятельствѣ, хотя неважномъ въ самомъ себѣ, но которое я долженъ все-таки разсказать.

— «Что это у тебя въ рукахъ?» спросила Володю Любочка, когда мы передъ обѣдомъ, съ дробью, сошлись съ ними въ залѣ.

— «А ты не знаешь, что такое?» сказалъ Володя, показывая ей горсть дроби, которую онъ гдѣ-то досталъ у Карла Иваныча.

— «Что это порохъ?!!» запищала Любочка, выпучивая свои большіе черные глаза и отскочивъ отъ него.