ПСС. Том 06. Казаки

— Ты дай срокъ, добрый человѣкъ, говорилъ старикъ; я тебѣ всю правду разскажу. Ты думаешь, мы кто? мы тоже азiаты. Отчего мы гребенскими казаками зовемся? ты не знаешь, а я тебѣ скажу. Жили мы въ старину за рѣкой. Значитъ, не мы жили, а, можетъ, не отцы, а дѣды, прадѣды наши тамъ жили. Днемъ видать, сказалъ старикъ, указывая рукой по направленiю горъ; тамъ гребень есть; на немъ то и жили. Это давно тому времени было; еще при царѣ при вашемъ, при Грозномъ. Ты небось по книжкамъ знаешь, когда это дѣло было. Вотъ такъ мнѣ батюшка мой сказывалъ: пришелъ этотъ вашъ царь Иванъ на Терекъ съ войскомъ. Татаръ всѣхъ замордовалъ и по самое море землю забралъ и столбы поставилъ. Кто, говоритъ, хочетъ подъ моей рукой жить, живи, только смирно, честно, я никому худа не сдѣлаю, кто не хочетъ, — за Терекъ иди. А я, говоритъ, здѣсь казаковъ поселю. Наши старики къ нему и выѣхали. «Что вы, говоритъ, старички, какъ тамъ на Гребнѣ живете? Крещеной вы, говоритъ, вѣры, а подъ Татарскимъ княземъ живете. Идите, говоритъ, лучше ко мнѣ жить. Я вотъ зашелъ далеко, землю завоевалъ большую, а жить на ней некому, потому татаръ я всѣхъ перебью».

Наши старички поклонились да и говорятъ:

«Мы, говорятъ, Грозный царь, на Гребнѣ живемъ хорошо. Татары намъ не мѣшаютъ, и князя ихняго надъ собой не знаемъ. Мы вольные казаки, отцы наши вольные были и мы никакому царю не служимъ да и дѣтямъ нашимъ закажемъ. А коли ты молъ намъ земли отдать хочешь, мы перейдемъ, только ты нашу казацкую волю не тронь. А мы изъ-за Терека татаръ не пустимъ».

Такъ и решили. Казаки наши земли взяли, отъ самаго моря и до Николаевской почти, да вотъ тутъ по Тереку станицы и построили. А царь въ свою Сибирь назадъ ушелъ. Это давно тому дѣло было. Отъ того то мы и Гребенскiе зовемся. Отъ нихъ то нашъ родъ и ведется. Теперь нашъ народъ вырождаться сталъ; а то мы, отецъ мой, чистые Азiаты были. Вся наша родня Чеченская, — у кого бабка, у кого тетка чеченка была. Да и то сказать, живемъ мы въ сторонѣ Азiатской, по лѣву сторону степи, Ногайцы, по праву Чечня, такъ мы какъ на острову живемъ, Ивана царя землю караулимъ. —

— «Да ты что самъ то пьешь, а мнѣ не подносишь», обратился вдругъ старикъ къ офицеру. «Пунчъ пьешь? А?»

— «Нѣтъ, чай пью; ты развѣ хочешь?

— «А арапу нѣтъ у тебя влить въ чай то?»

— «Какой арапъ?

— «Эхъ! Эхъ! Эхъ! арапа не знаетъ! Это такой ромъ, пунчъ дѣлать. Хоть водки влей».

Офицеръ велѣлъ подать водки и налилъ старику полстакана съ чаемъ.

— «Теперь карга», сказалъ Ерошка, похлебывая и помѣшивая ложечкой.

Въ это время ротный фельдвебель съ артельщикомъ пришли къ приказанью. — Ерошка посторонился и удивленно посмотрѣлъ на солдатъ.

— «Въ 8-й ротѣ все обстоитъ благополучно», отрепортовалъ фельдвебель.

— «Молодецъ солдатъ!» проговорилъ одобрительно Ерошка. «Это я люблю, что начальника уважаешь. Молодецъ, братъ!»

— «Ну хорошо, хорошо», сказалъ офицеръ, когда фельдвебель разсказалъ нѣкоторыя подробности о помѣщеніи, лошадяхъ и пищѣ солдатъ: «ступай теперь».

Фельдвебель щелкнулъ налѣво кругомъ и, отбивая ногами, скрылся съ другимъ солдатомъ въ темной улицѣ.

— «Ну а теперь у васъ опасно отъ чеченцевъ?» спросилъ офицеръ у старика: «бываютъ тревоги?»

— «Бываютъ, отецъ мой, бываютъ. Да что, народъ нынче какой сталъ. Гдѣ имъ, казакамъ нашимъ устеречь. Только слава, что кордоны держутъ, a нѣтъ ничего. — Встарину такъ точно, что казаки были. Ты не повѣришь, а ей Богу не лгу, еще я запомню, какіе казаки были; бороды по поясъ висѣли, плечи — вотъ, головой въ потолокъ упирается. Хоть бы батюшка мой былъ, Широковъ прозывался. Прозвище наше настоящее Сехины, а его Широкимъ казаки звали. — Такъ вѣдь бывало пойдетъ въ лѣсъ, кабана убьетъ, на плечи взвалитъ, да одинъ и принесетъ легко. A вѣдь пудовъ 10 въ хорошей свиньѣ будетъ. Поди ка нынче, какой казакъ тушу подниметъ? Принесетъ, бывало, батюшка тушу, броситъ на дворѣ: «на-те, молъ, ребята, свѣжуйте»; а самъ въ хату пойдетъ. Матушка, бывало, уже знаетъ, ту же минуту въ сарай за виномъ бѣжитъ, чихирю самаго лучшаго, холоднаго нацѣдитъ чапуру, во-какую, полведра я чай влѣзало, да и подноситъ. — А мы ребята бывало, только въ дверь заглянуть, такъ какъ листъ отъ страху дрожишь. Съ охоты сердитъ всегда батюшка приходилъ, покуда не выпьетъ. — Выпьетъ, отдуется, тогда ужъ и ничего, встанетъ, ружье приберетъ и къ намъ выйдетъ.

— «Что, ребята, свѣжуете?» Не такъ молъ, а вотъ такъ то, да такъ то; самъ возьметъ пулю и вырѣжетъ. Какъ освѣжуетъ совсѣмъ, отрѣжетъ часть что ни самую лучшую: «чихирю!» —

— «На, скажетъ кому изъ насъ (насъ трое братьевъ было, а меня онъ любилъ), вотъ свѣжины, да чихирю кувшинъ, да пулю, къ дѣдукѣ Бурлаку снеси. Скажи, молъ, Широковъ Ванька свѣжиной и чихиремъ кланяться приказалъ. Кабана скажи, въ Курдюковскомъ камышѣ убилъ, вотъ молъ и пульку прислалъ».

Ну и побѣжишь бывало, къ дѣдукѣ, подпрыгиваешь. А Бурлакъ колдунъ былъ. Его весь полкъ зналъ и батюшка его уважалъ. Безъ его приказа, бывало, за звѣремъ и не ходи.

— «Отчего жъ это?» спросилъ офицеръ.