ПСС. Том 06. Казаки

— «Вѣдь я тебѣ сказываю, что онъ колдунъ былъ. Бывало, соберется батюшка на охоту, пошлетъ къ Бурлаку. И просто не ходи, а чихирю принеси ему. Придешь, бывало, боишься. А онъ съ дѣвкой жилъ. Лежитъ бывало на постели, ноги кверху задеретъ, голова большущая, раздуло его всего отъ чихиря. Сопитъ — лежитъ. «Кто пришелъ?» закричитъ.

— «Я, дѣдука; батюшка прислалъ спросить, куда за звѣремъ идти».

— «А чихирь гдѣ? Давай ка его сюда». Ротъ разинетъ, ему вольютъ. Такъ цѣлый кувшинъ выдуетъ и начнетъ сопѣть.

— «Чтожъ батюшкѣ сказать», спросишь, а самъ боишься.

— «А вотъ что скажи. Скажи ты, чтобы въ Олѣний отрогъ не ходилъ и на островъ не ходилъ бы, а въ Новый Юртъ чтобъ шелъ, и убьетъ».

Какъ скажетъ, такъ и будетъ.

— «Да развѣ отъ этаго?» сказалъ офицеръ.

— «А ты какъ думалъ? Былъ у насъ казакъ, молодецъ охотникъ, — урванъ, какъ я же, ничему не вѣрилъ. Такъ сдохъ было. Я тебѣ разскажу, добрый человѣкъ.

Пришли разъ — давно тому дѣло было, еще при батюшкѣ — Татары изъ-за рѣки; тутъ аулъ ихнiй. «Что вы, говорятъ, казаки, свиней за рѣкой не бьете. Къ намъ на кукурузу каждую ночь табуны ходятъ. Мы ихъ не ѣдимъ, такъ намъ не надо, а караульщики наши стрѣляли, — отбить не могутъ. Сказываютъ, одинъ большущiй кабанъ впереди стаи ходитъ, всю кукурузу потравилъ и убить его никакъ не могутъ».

Нашъ одинъ охотникъ и пошелъ, вотъ твоего хозяина дядя, засѣлъ на кукурузѣ и ждетъ. Пришелъ табунъ и большущiй чортъ впереди идетъ, — съ корову, говорилъ. Какъ обнюхалъ казака, фыркнулъ и прогналъ свой табунъ, а самъ пошелъ кукурузу полосовать. Только казакъ прицѣлился: «Отцу и сыну и святому духу!» — какъ данкнетъ; даже слышалъ, какъ пуля въ него шлепнула; а кабанъ на него, подскочилъ и ну его полосовать, всю спину взодралъ. Такъ не бросили, пошли другiе казаки, лапазикъ построили, тоже убить хотѣли. Сколько ни стрѣляли, не беретъ пуля, да и все. Мой батюшка у Бурлака сталъ спрашиваться на этого кабана идти. «Не ходи», говоритъ: «онъ не кабанъ, онъ чортъ». Батюшка и оставилъ. А урванъ-охотникъ, про котораго я тебѣ сказывалъ, тотъ пошелъ: «пустяки», говоритъ: «я его убью». Взялъ въ ружье три мѣрки пороху вкатилъ, да бирючей шерстью запыжилъ, да двѣ пули, да жеребъ съ хлюстомъ послалъ и пошелъ за рѣку. Какъ пришелъ кабанъ, онъ и трахнулъ. Да такъ трахнулъ, отецъ мой, что ружье у него изъ руки выскочило да его по лбу, да сажени на три улетѣло. Такъ казакъ безъ памяти и упалъ. Утромъ пришли казаки, глядятъ въ кукурузу: урванъ лежитъ навзничь, все мурло разбито; прошли шаговъ 30, и кабанъ лежитъ: насквозь ему двѣ пули черезъ грудь прогналъ. Такъ сказывали, въ томъ кабанѣ 25 пудовъ было».[48]

* № 10.

1) Въ Гребенской станицѣ былъ весенній праздникъ. Исключая строевыхъ казаковъ, которые и въ праздникъ несутъ службу по кордонамъ,[49] весь станичной народъ былъ на улицѣ. Старики, собравшись кучками, опираясь на посошки, стояли и сидели около станичного правленія или у завалинъ хатъ и съ важностью, насупивъ сѣдыя брови, мѣрными голосами бесѣдовали о станичныхъ дѣлахъ, о старинѣ и о молодыхъ ребятахъ, равнодушно и величаво поглядывая на молодое поколѣнье.