ПСС. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть первая

Pierre,[3043] приехав в Петербург, никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал и целые дни проводил за чтением[3044] масонских книг, доставленных ему его[3045] торжковским знакомым, Иван Никитичем Нарымовым, одним из известнейших масонов того времени. Через неделю после его приезда,[3046] молодой польский граф Вилларский, которого Pierre поверхностно знал по высшему петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова.

— Я приехал к вам с предложением и поручением, граф, — сказал он ему, не садясь. — Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица и потому я здесь, чтобы спросить о вашем желании… Желаете ли вы вступить, за моим поручительством, в братство свободных каменщиков?

Холодный и строгий тон человека, которого почти всегда на балах, в обществе самых блестящих женщин встречал Pierre, и тон благоговения, с которым он говорил про Нарымова, поразил Pierr’a.

— Да… да, я желаю, — сказал Pierre, детски наивно глядя в глаза Вилларского. Вилларский наклонил голову.

— Еще один вопрос, граф, — сказал он, — на который я вас, не как будущего масона, но как честного человека (galant homme), прошу вас со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений — верите ли вы в бога?

Pierre задумался.

— Да… да, я верю в бога, — сказал он, сам не зная в ту минуту, как он произносил эти слова, говорил ли он правду или нет.

— В таком случае мы можем ехать, — сказал Вилларский. — Карета моя к вашим услугам. — Всю дорогу Вилларский молчал и на лице его Pierre видел торжественность, вызывавшую в нем[3047] попеременно то такое же чувство торжественности,[3048] то необходимости протеста на[д] этой торжественностью и желание посмеяться над самим собою. На вопросы Pierr’a, что ему нужно делать и как отвечать,[3049] Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают, будут спрашивать его и что Pierr’y больше ничего не нужно, как говорить правду.

[3050] Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги сняли шубы.[3051]

Какой то человек в странном одеянии показался у двери и Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо и повелительно сказал ему[3052] по французски.[3053] Pierre хотел [улыбнуться] насмешливо, [но] кротко улыбался. Вилларский имел неподвижно строгий и торжественный вид.[3054]

Вилларский подошел к небольшому шкафу, в котором Pierre заметил различные, невиданные им одеяния, взял[3055] платок, сложил его, наложил его на глаза Pierr’y и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то.

Pierr’y было больно от притянутых узлом волос и ему было совестно: он боялся, что всё то, что он делает, — ни к чему не нужно; он морщился от боли и улыбался от стыда. Огромная фигура его с опущенными руками,[3056] неверными, робкими шагами[3057] и с сморщенной и улыбающейся физиономией была так странна, что даже[3058] Вилларский долго и пристально посмотрел на него.

Проведя его шагов[3059] десять за руку,[3060] Вилларский остановился.