ПСС. Том 13. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть первая

Соня всё так же верно любила его и обещала любить его, женился ли бы он на ней или на другой. Сонина любовь была так верна и так тверда, что Наташа говорила: «я даже не понимаю, как можно так любить: точно ты себе велела и уж не можешь изменить этого». Наташа одна была недовольна братом. Она охала на его приемы совершенно большого, на его бурую шею, на его манеру держать трубку между пальц[ев], всё дергала, тормошила его, вскакивала на него верхом и заставляла возить по комнатам[3253] и всё чего то как будто искала и не находила в нем.

— Что с тобой? — говорила она. — Ну? Ну! Где ты! — всё приставала она к нему, как бы докапываясь в нем того самого брильянта оживления, которого другие и не замечали, и который она один и любила в нем, и который заметно потускнел в последнее время.[3254]

Наташа, проживши в одиночестве последний год в деревне, составила себе обо всем свое очень определенное, и часто противное мнениям своих родных, понятие. В этот последний год в деревне было скучно, оттого что все, кроме ее и Сони, говорили только о том, что мало денег, что нельзя ехать в Москву, жалели о барышнях и каждый день слышали толки Веры о том, что в деревне очень трудно выйти замуж, что умрешь с тоски, что можно найти место в Петербурге и т. д.

Наташа редко вступала в эти разговоры и, ежели вступала, то озлобленно нападала на Веру и утверждала, что в деревне гораздо веселее, чем в Москве. Летом, действительно, Наташа устроила себе такую жизнь, что она, не притворяясь, говорила, что она чрезвычайно счастлива. Она вставала рано утром и с дворовыми девушками, и гувернанткой и Соней отправлялась за грибами, ягодами или орехами. Когда становилось жарко, она подходила к реке и там купалась в устроенной купальне. Наташа с радостной гордостью выучилась плавать.

Потом она пела, обедала и отправлялась одна, в сопровождении Митьки охотника, верхом в любимые места, поля и луга. С каждым днем она чувствовала, как она крепнет, полнеет, хорошеет и лучше и лучше плавает, ездит верхом и лучше поет. Она постоянно была счастлива в поле и вне дома. И когда за обедом или вечерним чаем она опять слышала те же толки о скуке в деревне и о бедности, она еще более чувствовала себя счастливой в поле, в лесу, верхом, в воде или в лунную ночь на своем окне. Она не была влюблена ни в кого и не чувствовала в этом никакой надобности. Соня участвовала в ее жизни, но в самые лучшие минуты Наташи она чувствовала, что Соня со всем ее желанием не могла поспеть за ней, как не могла поспеть в лесу, в воде, на лошади.

Один раз в жаркий июльский день, когда они с Соней, гувернанткой и семью девушками пришли к реке, к купальне, Наташа разделась, завязала голову белым платком и в одной рубашке села на передней лавочке на корточках и обхватила тонкими руками свои гибкие ноги, и глаза ее остановились на воде. Все уже давно были в воде, плескались, боялись, кричали. Девушки взывали ко всем, забывая в воде различие господ от дворовых.

— Ну, девки, ну, на ту сторону! — кричали они с тем гуртовым, девичьим ухарством, с которым купаются русские девушки. Наташа всё сидела и смотрела на воду и на противоположную березу. Она думала, серьезно думала в первый раз в своей жизни.

«Зачем же ехать в Москву? Отчего же не жить всегда здесь? Разве здесь не хорошо? Ах, как хорошо! И как я довольна и счастлива! И потом, они все говорят, что мы бедны. Как же мы бедны, когда у нас столько земли, людей, домов. Вон Настя, у ней ничего нет, кроме этого розового платья, а она как мила, и как весела, и какая коса чудесная. Как же мы бедные? Зачем же нам столько учителей, и музыкантов, и два шута? всё это не нужно. Папаша всем доволен, и мама тоже, и я тоже. Продать всё лишнее и жить с двумя девушками в одном флигеле и как будет весело! Непременно пойду и скажу это папа», решила она сама с собой. В это время вихрь, поднимая пыль на пашне, пробежал по полю, по дороге к реке и понесся по реке, рябя воду, и прямо набежал на лицо плывущей Насти. Настя испугалась, задохнулась, потом засмеялась, и Наташа смеясь убежала в купальню и бросилась в воду. Вернувшись с купанья, Наташа, повязанная платком, загорелая, веселая[3255] вбежала к отцу и серьезно и внушительно рассказала ему свою философию, как она назвала ее. Отец, смеясь, поцеловал ее и презрительно ласково сказал, что хорошо бы было, коли бы всё так легко делалось. Но Наташа не скоро сдалась. Она чувствовала, что несмотря на то, что она девочка, а он старик, она говорит правду.

— Да отчего же нельзя? — говорила она. — Ну, долги. Ну, так давай жить так, чтоб проживать вдвое меньше. — Наташа не поверила презрительно ласковой улыбке отца и шуткам матери, она знала, что она говорит правду, и с этих пор стала думать, верить своим мыслям и обо всем иметь свои суждения. В Петербурге она не одобряла искательства места отца и говорила, что всё это глупости, что они и так богаты. Женитьбу Берга она очень одобряла, потому что Вера нам не пара.