ПСС. Том 17. Произведения 1863, 1870, 1872-1879, 1884 гг.

Весь великой постъ 1696-го года Царь Петръ Алексѣичъ прожилъ въ Воронежѣ на корабельной верфи. — Народа согнано было много тысячъ. И лѣсу свезено было зимнимъ путемъ много тысячъ деревьевъ. На луговой сторонѣ Вороны рѣки были настроены балаганы для народа; и тутъ съ ранней зари до поздняго вечера стучали топоры, сипѣли пилы, визжали подпилки, оттачивавшіе снасти, звѣнѣли обухи по желѣзнымъ гвоздямъ и скобамъ, съ утра до вечера стоялъ ровнымъ гуломъ говоръ рабочего народа; изрѣдка кое гдѣ поднимался крикъ на лошадей, подвозившихъ лѣсъ, слышались запѣвы мужиковъ, поднимавшихъ бревно или бабу. И въ обѣдъ и ужинъ слышали топотъ и говоръ народа. <Во все мѣсто, сколько глазомъ окинуть, земля по снѣгу была устлана опилками, стружками.> Со всѣхъ сторонъ дымились печи кухонъ и на стружкахъ въ котлахъ кипѣла смола. —

Весна была въ этомъ году не дружная. Начало таять съ масляницы, согнало весь снѣгъ, а потомъ подулъ сивѣръ, и холода держались долго, и ледъ не трогался. На Дарьи только взломало ледъ на Дону и завесенѣло. На Алексѣя Божья человѣка въ полдни было тепло, какъ лѣтомъ. По Воронѣ шла икра, поля были черныя, около жилья зелѣнѣлась крапива, грачи и жаворонки прилетѣли, солнце ходило высоко и пекло въ упоръ, какъ лѣтомъ. Снѣгъ оставался только по правому берегу рѣки подъ кручью и промежду балагановъ подъ лѣсомъ, досками и опилками. Вода бѣжала ручьями, грязь была липкая и густая. —

Царскій посланецъ на самаго Алексѣя Божія Человѣка пріѣхалъ изъ Архангельска, дворянинъ Алексѣй Алексѣичъ Головинъ, и привезъ съ собой оттуда корабельныхъ мастеровъ 43 человѣка: 7 нѣмцовъ и 36 русскихъ. Алексѣй Алексѣичъ только пріѣхалъ ночью въ Воронежъ на воеводскій дворъ, только дождался лошадей и пріѣхалъ на верфь, захвативъ съ собой нѣмца Флита, корабельнаго мастера и Евсея Мартемьянаго десятскаго. Алексѣя Алексѣича ямщикъ прямо провезъ къ Царской избѣ, но въ избѣ деньщикъ Александръ сказалъ, что Царь на верфи.

[190] — Изъ Москвы, что ль, — спросилъ Александръ, выходя изъ избы.

* № 20.

Старое и новое.[191]

«То Царей мало что одинъ, три — съ Царевной было, а теперь ни однаго у насъ,[192]

сиротъ на Москвѣ не осталось. — Закатилася наша, солнушко, забубенная головушка. <Въ пятницу провожали. Подали возокъ Царскій. Посадилъ тута шута, деньщиковъ, самъ ввалился въ деньщиковы сани, пошолъ!> Теперь, я чаю, ужъ въ Воронежѣ буровитъ. Охъ, подумаю, Аникитѣ Михайлычу нащему воеводство на Воронежѣ не полюбится. Разозжетъ его тамъ наше-Питеръ-дитятко».

Такъ говорилъ Головинъ Ѳедоръ Алексѣевичъ, у себя въ дому угощая гостей — Лефорта, Франца Яковлича, Рѣпнина старика, Князь Иванъ Борисыча и Голицыныхъ двухъ: Князь Борисъ Алексѣича и Князь Михаила Михайлыча.

Домъ Головина былъ большой, деревянный, новый — на Яузѣ. Головинъ зачаль строить его послѣ похода въ Китай. И въ Москвѣ не было лучше дома и по простору и угодьямъ и по внутреннему убранству. Ѳедоръ Алексѣевичъ много изъ Китая привезъ штофовъ, дорогихъ ковровъ, посуды и разубралъ всѣмъ домъ. А Аграфена Дмитревна, мать Ѳедора Алексѣевича, — она была изъ роду Апраксина, — собрала домъ запасами изъ Ярославской да изъ Казанскихъ вотчинъ. Подвалы полны были запасами и медами, и къ каждому разговѣнью пригоняли скотину и живность изъ вотчинъ.

Гости сидѣли въ большой горницѣ, обитой по стѣнамъ коврами. Дверь тоже завѣшана была ковромъ. Въ переднемъ углу на полстѣны въ обѣ стороны прибиты были иконы въ золоченыхъ окладахъ, и въ самомъ углу висѣла рѣзная серебряная лампада. Два ставца съ посудой стояли у стѣны. У ставцовъ стояли 4 молодца, прислуга. За однимъ столомъ, крытымъ камчатной скатертью сидѣли гости за чаемъ Китайскимъ въ китайской посудѣ, съ ромомъ, — на другомъ столѣ стояли закуски, меды, пиво и вина. Выпита была 2-я бутылка рому.

Гости были шумны и веселы. Князь Репнинъ, старшій гость, невысокій старичокъ, <съ сѣдой окладистой бородой,> сидѣлъ въ красномъ углу подъ иконами. Красное лицо его лоснилось отъ поту, блестящіе глазки мигали и смѣялись и всетаки безпокойно озирались, соколій носокъ посапывалъ надъ бѣлыми подстриженными усами, и онъ то и дѣло отпивалъ изъ китайской чашки чай съ ромомъ и сухой маленькой ручкой ласкалъ свою бѣлую бороду. Онъ былъ шибко пьянъ, но пьянство у него было тихое и веселое. <Онъ слушалъ, посмѣивался.> Рядомъ съ нимъ, половина на столѣ, облокотивъ взъерошенную голову съ краснымъ, налитымъ виномъ, лицомъ на пухлую руку, половина на лавкѣ, лежала туша Бориса Алексѣича Голицына, дядьки Царя. — Онъ громко засмѣялся, открывъ бѣлые сплошные зубы, и лицо его еще по[ба]гровѣло отъ смѣха, и бѣлки глазъ налились кровью.

— Да ужъ разожжетъ! — закричалъ онъ, повторяя слова хозяина. — Нашъ Питеръ-дитятко, охъ — и орелъ-же..

И Борисъ Алексѣичъ опрокинулъ въ ротъ свою чашку и подалъ ее хозяину и, распахнувъ соболій кафтанъ отъ толстой красной шеи, какъ будто его душило, отогнулся на лавку и уперъ руки въ колѣна. —