ПСС. Том 42. Круг чтения. Том 2

— Лошаденка-то всё та же. Худа уж больно твоя-то.

— Худа, да возит. Но, но.

Выехали из ухабов у станции на гладкую дорожку.

— Ну что, дядя Кузьма? Как у вас на деревне? Наши что?

— Да всё по-старому, не сказать по-хорошему.

— А что так?

— Да так. Хорошего-то мало.

— Худого-то что? Старуха жива?

— Старуха-то жива. Надысь в церкви была. Старуха-то жива.

— Так что ж?

— Да ничего. Сам приедешь, узнаешь. Шила в мешке не утаишь.

Кузьма зло радовался, что может сделать больно⁴⁵ толстопузому богатею.

— Да что таить-то?

— Да она и не таит.

— Кто она?

—⁴⁶ Да ничего я не знаю, домой приедешь всё тебе скажут.

На полдороге была корчма, Корней велел остановить, вошел и Кузьма, поднес ему и выпытал всё, что не хотел сказать Кузьма.

Мясоедом старый работник обрубил себе ногу и лег в больницу. Взяли нового работника, Черного Евстигнея из Каменки. И Марфа, жена Корнея, живет с ним. В деревне все знают. Да она и не хоронится. Ее и старуха ругала и тращала мужем. Ничего не берет. Добро бы с нужды, — кончил свой рассказ Кузьма, — а то с жиру.

— А не врешь ты?

— Вру, так вру, тебе же лучше.⁴⁷

Больше Корней не стал

двора встретил его Евстигней Черный.

Корней⁴⁸ поздоровался с ним.

— К тебе служить пришел, хозяйка твоя наняла, — сказал Евстигней. — Твоя клажа? Выносить, что ли?

— Ну да.

Матушка, с такими же черными глазами, как у сына, как всегда, была тихая, радостная. Жена сначала спокойно встретила мужа и стала помогать ему раздеваться. Но взглянув ему в глаза, она вдруг вспыхнула и рассердилась на дочь и стала ругаться. Она как-то особенно гордо вела себя с мужем и ушла ставить самовар, Корней раздал гостинцы и днем только приглядывался и ничего не говорил жене. Работник уехал за дровами надолго. Говорил с матушкой, рассказывал ей про Москву, и с ребятами, когда они пришли из школы. Ребят было: два, 12 и 10 лет, мальчики и девочка 8 лет. Разговаривать с женой Корней стал только ночью, когда старуха ушла на печку в⁴⁹ русской избе с детьми и работником, а он с женой остался один в горнице с голанкой. После обеда Марфа уходила куда-то и когда вернулась, была красна, и от нее пахло вином. То она избегала его взгляда, а теперь [когда] он, сняв поддевку и оставшись в одних штанах и жилете, остановился перед ней (она сидела на кровати и оправляла косу), она прямо смотрела на него и улыбалась.

— Евстигней давно здесь? — сказал Корней, не глядя на нее.

— Кто его знает. Недель 5 либо 6.

— Ты живешь с ним? — Он взглянул на нее своими блестящими черными глазами. Она вздрогнула, выпустила из рук косу, но тотчас же поймала ее и, быстро перебирая пальцами, прямо глядя в лицо мужу, хихикнула.

— Живу с Евстигнеем, выдумают. Тебе кто сказал, что с Евстигнеем живу? — повторила она, с особенным удовольствием произнося имя Евстигнея.

— Говори: правда, нет ли? — проговорил он, сдерживая дыхание, так что высокая грудь его поднялась еще выше и подходя к ней и страшно хмурясь, глядя на ее косу.

— Будет болтать пустое.⁵⁰ Ишь. Раздевайся, что ль. Снять сапоги-то.

— Правда ли, нет ли?

— Известно нет, а тебе кто про Евстигнея сказал?

— Кто бы ни сказал, а ты меня страмить хочешь, чтоб народ смеялся. Вижу по глазам, стерва пьяная.

Он схватил ее за косу и рванул. И вспомнив насмешку Кузьмы, такая злоба вступила ему в сердце, что он готов был сейчас же, ничего не разбирая, задушить ее своими могучими

странное дело: и боль и угроза смерти, которую она почувствовала, не утишили ее, а напротив, его злоба сообщилась ей, и она, ухватив за руку, державшую косу, закричала ему злобным визгливым голосом, оскаливая свои белые зубы:

— Ну и живу с Евстигнеем. А с тобой не хочу жить. На, убей!

Такое страшное чувство ужаса, гнева, стыда, ненависти к этой женщине, которая вся была в его власти, охватило Корнея, что он отшвырнул ее на кровать и выбежал⁵¹ из горницы.

Он знал, что жена его была злая женщина. Он видел это в ее сношениях с ним, с свекровью, с детьми, работниками, но до сих пор он не знал, чтобы она изменяла ему, и она всегда была покорна с ним. И этого он не ожидал от нее.

Он вышел на крыльцо. Остыл и вернулся в горницу.

— Что, пришел опять? Не убил, небось.

— Марфа. Ты не шути.

— Чего шутить? Я сама не знаю, что сказала. Ты за что мне полкосы выдрал? Во, так шматами и лезут.

— Ты что сказала?

— Ничего не говорила. Сказала: иди, ложись.

— А про того?

— Про Евстигнея? Ничего не сказала.

— Что же ты вертишься? Говори одно что-нибудь.

— Нечего мне говорить. Одурел ты, я вижу.

— Марфа!

—⁵² Ну что ж: Марфа. — И она расхохоталась.

Этого он не мог вынести, бросился на нее и стал бить по лицу, по бокам. Крик ее разбудил старуху. Она с работником вбежала в горницу. Марфа лежала на полу, хрипя. Он был на себя не похож и бил ее ногами.

— Вон! — крикнул он на вошедшего Евстигнея, Евстигней попятился за дверь, за ним вошла старуха.

— Матушка, погубила меня эта... Убил я ее. — И он, зарыдав, выбежал в сени.

Корней в ночь же уехал и с тех пор не возвращался.