Птичий город за облаками

– Как только внешняя дверь закроется, зажмурься, и Сивилла все продезинфицирует. Потом она откроет внутреннюю дверь. Помнишь? Когда пойдешь внутрь, забери с собой все. Все-все. Как только втащишь все и внутренняя дверь загерметизируется, сосчитай до ста. Потом будет безопасно снять колпак. Поняла?

Страх стучит в каждой клеточке ее тела. Мамина пустая койка. Палатка в столовой.

– Нет, – шепчет Констанция.

Уровень кислорода двадцать два процента, говорит колпак. Постарайся дышать медленнее.

– Когда внутренняя дверь загерметизируется, – повторяет папа, – сосчитай до ста. Потом можешь его снять.

Он налегает всем весом на край двери, Сивилла говорит: Внешняя дверь заблокирована, блокирующий предмет необходимо убрать, и папа смотрит в коридор, в темноту.

– Мне было двенадцать, когда я записался добровольцем в полет, – говорит папа. – В детстве я видел вокруг одно только умирание. И у меня была мечта о другой жизни. «Зачем оставаться здесь, если я могу быть там?» Помнишь?

Из тени выползает тысяча демонов, Констанция направляет на них фонарь, они отступают и тут же вылезают снова, стоит лучу скользнуть в другую сторону. Табурет снова скрежещет. Внешняя дверь закрывается еще на сантиметр.

– Я был дураком. – Папа проводит рукой по лбу. Пальцы у него как у скелета, кожа на шее обвисла, белая седина от пота кажется серой. Впервые на памяти Констанции ее отец выглядит на свой возраст или старше, как будто с каждым вдохом уходят его последние годы. – Самое прекрасное в дураках – дурак никогда не знает, что уже пора сдаться.

Он наклоняет голову и быстро моргает, словно пытаясь поймать ускользающую мысль.

– Бабушка, – шепчет он. – Бабушка любила это повторять.

Уровень кислорода двадцать процентов

, говорит колпак.

Капля пота повисает на кончике папиного носа, дрожит, потом срывается вниз.

– У нас в Схерии, – продолжает он, – была за домом ирригационная канава. Даже когда она высыхала, даже в самые жаркие дни, если долго стоять на коленях, в ней можно было обнаружить что-нибудь неожиданное. Крылатое семечко, долгоносика, отважный маленький колокольчик, растущий сам по себе.

Сонливость накатывает волна за волной. Что папа делает? Что пытается ей сказать? Он встает и перешагивает через смятую табуретку.

– Папа, не надо.

Однако его лица уже не видно. Он упирается ногой в край двери, выдергивает покореженный табурет, и дверь закрывается.

– Не надо!..

Внешняя дверь загерметизирована, говорит Сивилла. Начинаю обеззараживание.

Нарастает шум вентиляторов. Констанция через биопластовый костюм чувствует холодные струи и, зажмурившись, пережидает три вспышки света. Открывается внутренняя дверь. Напуганная и обессиленная, Констанция перебарывает панику и втаскивает внутрь биотуалет, мешки «Нутриона», койку и пищевой принтер в упаковочной пленке.

Внутренняя дверь закрывается. В отсеке темно, только Сивилла в своем прозрачном цилиндре мигает то оранжевым, то розовым, то желтым.

Здравствуй, Констанция.

Уровень кислорода восемнадцать процентов, говорит колпак.

Я очень люблю гостей.

Раз, два, три, четыре, пять.

Пятьдесят шесть, пятьдесят семь, пятьдесят восемь.

Уровень кислорода семнадцать процентов.

Восемьдесят восемь, восемьдесят девять, девяносто. Мамино скомканное одеяло. Мокрые от пота папины волосы. Торчащая из палатки голая ступня. Констанция доходит до ста и срывает колпак. Сонные таблетки тянут ее к полу, и она ложится.

Глава десятая

Чайка