Птичий город за облаками

Время обеда, кафе «Пиг-энд-панкейк» забито до отказа. Сеймур, тяжело дыша, стоит перед стойкой хостес и высматривает Банни. Менеджер смотрит на него, люди, ждущие свободных столиков, тоже. Из кухни появляется Банни с нагруженными подносами в обеих руках.

— Сеймур? Что-то случилось?

Удерживая на весу пять тарелок с горячими сэндвичами и шницелями, она наклоняется к Сеймуру, и он приподнимает один наушник.

Запахи: говяжий фарш, кленовый сироп, картошка фри. Звуки: грохот камней, стук кувалд, пиканье сдающих назад самосвалов. Сеймур в полутора милях от «Эдем-недвижимости», но каким-то образом по-прежнему ее слышит, как будто вокруг него возвели тюрьму, как будто он спеленатая муха в паутине.

Посетители смотрят. Менеджер смотрит.

— Опоссум?

Слова застревают в горле. Уборщик катит мимо них высокий детский стул, колесики дребезжат по кафельному полу. Женщина смеется. Кто-то кричит: «Заказ готов!» Лес, дерево, сова — Сеймур подошвами чувствует, как пила вгрызается в ствол. Он видит, как Верный Друг просыпается в испуге. Думать некогда; падаешь тенью средь бела дня, и еще одного надежного убежища больше нет.

— Сеймур, сунь руку мне в карман. Нашел ключи? Машина стоит у выхода. Посиди в ней в тишине, сделай свои дыхательные упражнения, а я приду сразу, как смогу освободиться.

Он сидит в «понтиаке», через сосны сочится тень. Вдохнуть на четыре счета, задержать дыхание на четыре счета, выдохнуть на четыре счета. Выходит Банни в фартуке, садится в машину, трет ладонями лоб. Она принесла в коробочке три панкейка с клубникой и сливками.

— Ешь руками, солнышко. Можно.

Вечерний свет преображает парковку, она вытягивается, деревья становятся деревьями из сновидения. Первая звездочка зажигается и снова гаснет. Лучшие друзья, лучшие друзья, мы всегда вдвоем.

Банни отрывает кусок панкейка и протягивает ему.

— Можно я сниму с тебя наушники?

Он кивает.

— Можно я поглажу тебя по голове?

Он старается не морщиться, когда она запускает пальцы в его спутанные волосы. Из ресторана выходит семья с детьми, садится в машину, уезжает.

— Знаю, малыш, перемены — это всегда трудно. Но у нас по-прежнему есть наш дом. Участок. Есть мы. Верно?

Сеймур закрывает глаза и видит, как Верный Друг летит над бесконечной пустыней парковок, где негде поохотиться, негде опуститься, негде заснуть.

Из задней двери выбегает подросток в фартуке и закидывает в контейнер черный мусорный пакет. Сеймур говорит:

— Им нужны большие охотничьи угодья. Серые совы особенно любят высокие места, чтобы оттуда охотиться на землероек.

— Кто такие землеройки?

— Они вроде мышей.

Банни крутит в руках его наушники.

— К северу отсюда по меньшей мере двадцать мест, куда могла улететь твоя сова. Там леса больше, лучше. У совы будет выбор.

— Точно?

— Точно.

— И там много землероек?

— Уйма землероек. Больше, чем у тебя волос на голове.

Сеймур жует панкейк, а Банни смотрит на себя в зеркало заднего вида и вздыхает.

— Честное слово, мам?

— Честное слово.

«Арго»

61-й год миссии

Констанция

Утро ее десятого дня рождения. В каюте № 17 затемнение сменяется светоднем. Констанция идет в туалет, причесывается, чистит зубы, а когда отдергивает занавеску, мама с папой уже ее ждут.

— Закрой глаза и протяни руки, — говорит мама.

Констанция послушно зажмуривается и еще до того, как открыть глаза, понимает, что́ мама кладет ей в руки: новый комбинезон. Ткань канареечно-желтая, манжеты отделаны аккуратными крестиками, а на воротнике мама вышила маленькую боснийскую сосну — такую же, как двухсполовинойлетний саженец на ферме № 4.

Констанция зарывается носом в ткань. Это редчайший аромат — запах новизны.

— Ты до него дорастешь, — говорит мама и застегивает ей молнию под самый подбородок.

В столовой сегодня собрались все — Джесси Ко, и Рамон, и миссис Чэнь, и Тайвон Ли, и девяностодевятилетний учитель математики доктор Пори, и все поют песню библиотечного дня, и Сара-Джейн ставит перед Констанцией тарелку с двумя большими панкейками из настоящей муки. Они лежат один на другом и политы сверху сиропом.

Все смотрят на нее, особенно мальчики-подростки. Первый и последний раз они ели панкейки из настоящей муки в свой десятый день рождения. Констанция сворачивает первый панкейк и съедает его за четыре укуса, второй растягивает надолго. Закончив, она подносит тарелку к лицу, вылизывает, и все хлопают.

Потом мама с папой ведут ее обратно в каюту № 17 — ждать. Капелька сиропа попала на рукав, и Констанция боится, что мама расстроится, но мама от волнения ничего не замечает, а папа только подмигивает, облизывает палец и убирает пятнышко.

— Поначалу ко многому надо привыкнуть, — говорит мама, — но потом тебе понравится. Понимаешь, тебе пора уже немного повзрослеть, и это поможет справиться с некоторыми твоими…

Закончить она не успевает, потому что входит миссис Флауэрс.

У миссис Флауэрс глаза мутные от катаракты, изо рта пахнет морковным концентратом, и с каждым днем она кажется меньше ростом, чем была вчера. Она принесла «шагомер», и папа помогает ей установить его рядом с маминым швейным столом.