Он надел резиновые сапоги и плащ. На набережной не было никого, а река ему сразу не понравилась. В телевизоре она выглядела поспокойнее.
Он обогнул квартал и, спустившись ещё на две улицы, вышел на площадь, где уныло стоял русский танк. Танк был очень старый и помнил, наверное, ещё Сталина. Когда власть переменилась, его покрасили в розовый цвет. Потом танку вернули зелёную окраску, потом — он снова стал розовым. Его хотели демонтировать, владельцы всех кафе на площади были против — потому что русские — русскими, а туристы — туристами. Туристы любили фотографироваться на танке и пить пиво. Поэтому жители квартала дошли до магистрата и отстояли бронированного дракона на площади.
Молодёжь, правда, продолжала красить танк в разные цвета. Сейчас он был золотым, вернее просто жёлтым, с медным отливом.
Карлсону, впрочем, всё это было безразлично. Его волновала машина, за которую ещё не был выплачен кредит. Он, не снимая плаща, забрался внутрь и тронулся. Но проехать обратно уже было невозможно.
По улице катил вал воды. Он свернул в сторону, проклиная городские холмы.
Карлсон долго объезжал поток, и, устав, наконец, остановился на соседнем холме. Стоянка тут была запрещена, но, очевидно, никому не будет до этого дела. Он запер машину и отправился домой.
Местность, однако, сильно изменилась. Кроме первого потока Карлсон обнаружил новый. По нему медленно проплыл автомобиль без водителя — такой же, как у него (сердце на секунду защемило), только розовый. Соваться в воду совсем не хотелось: Карлсону там было по пояс. Он поторопился в обход, и всюду была вода, и она прибывала.
Карлсон пошёл быстрее и, наконец, побежал. Пустынные улицы казались незнакомыми. Когда он приблизился к дому, уже темнело. Тревога его нарастала, на минуту он решил, что ошибся. Там, где должна была быть знакомая ограда, бурлила вода. Нет, кажется, это была другая улица. Он сунул руку в карман и убедился, что телефон там давно плавает вместе с ключами. Карлсон бросился дальше, но всё было тщетно: везде была вода, и там, где раньше ему было по пояс, уровень стал такой, что и проверять его не хотелось.
Он повернул в другую сторону и увидел знакомую вывеску. Теперь её захлёстывали волны.
Карлсон снова переменил направление, и обнаружил, что снова отдаляется от дома. Он вернулся и побрёл в потоке — от фонаря к фонарю.
Дома не было, город был полон текущими с холмов реками.
Вдруг он обнаружил себя в знакомом месте. Вода залила постамент, и медный танк, казалось, плыл по ней, как броненосец. Он был единственным обитателем площади.
Стоя на тумбе ограды Карлсон погрозил ему кулаком, и ему тут же показалось, что этот русский повернул к нему башню. Но Карлсона уже было не остановить, он вопил, выплёскивая свой ужас.
Русский танк вдруг фыркнул и выпустил из кормы фиолетовое облако выхлопа.
Медный танк медленно сполз со своего насеста, лязгая гусеницами. Карлсон бросился прочь, но лязг и грохот преследовал его. Он чувствовал в сыром воздухе запах русской солярки.
Сколько прошло времени, Карлсон не знал. Смерть гналась за ним, одетая в броню, отлитую где-то на Урале.
Наконец, он забежал в скверик, и упал на скамейку. Когда он очнулся, дождь прекратился. Вода уходила, бурля и пенясь. Плыл мусор, огибая перевёрнутые машины и газетные киоски, покинувшие свои места.
Светало. Русского танка нигде не было.
Карлсона подобрали спасатели, которым Карлсон ничего не мог объяснить. Он не помнил ни своего имени, ни адреса. Теперь Карлсон жил в лечебнице, почти восстановившись. Только когда мимо проезжал трактор с тележкой или взрёвывал, трогаясь, грузовик, он старался забраться на стул и грозил кому-то невидимому кулаком.
Запах тьмы
Гунилла зажмурилась, потом снова открыла глаза, но мир не изменился. Кругом была всё та же чёрная, липкая тьма. Ей сразу пришёл на память знаменитый фильм, где героиня просыпается в гробу, а потом начинает костяшками пальцев пробивать себе дорогу на свободу. Но тут другое дело, да и, кажется, у женщины в гробу был фонарик.
Она вытянулась и замерла, пытаясь успокоиться. Нет, фильм был ужасный, ей пришлось его смотреть, потому что рука Эрвина лежала у неё на спине, и это было самое сладкое в тот день. Да к пульту телевизора он всё равно её не допускал. К пульту Эрвин её ревновал.
Эрвин. Наверняка Эрвин это всё и задумал. Он как-то странно глядел на неё накануне. Впрочем, она могла выйти прогуляться, и тут на неё напал маньяк. Маньяк хватает её, бросает в подвал, а теперь наблюдает за ней через глазок. О сценах издевательства она старалась не думать, хотя это тоже было в фильмах. Но сейчас на теле не было никаких следов.
Гунилла лежала рядом с железной стеной. Это, конечно, не гроб, но и не подвал. Депривационная камера? Нет, там всё залито водой, а тут сухо, пыль на полу. Опилки какие-то. Кусок провода. Обрывок газеты, который сейчас не прочитать.