Птица малая

Какое-то время Авижан не подчинялась этому чувству, потому что была чрезвычайно дисциплированной и безынициативной рунаo, продуктом нескольких сотен поколений направленной селекции и тщательного воспитания и образования. Будучи хозяйкой первого двора Супаари, она очень быстро доросла до ранга секретаря, и он всегда обращался с ней как с равной, подчиненной, конечно, но тем не менее равной. Более того, родословная Авижан была древнее и в каких-то отношениях выше генеалогии самого Супаари, что он и признавал с характерной для него иронией. И если прочие коммерсанты жана’ата не одобряли панибратство Супаари с руна вообще, – а еще ходили разные шепотки о нем и Авижан, – она имела возможность жить в полную меру своих способностей и в почти полную меру доступного физического комфорта. И расплачивалась Авижан за свое положение одиночеством. У нее не было ровни, не к кому было обратиться за советом. Она редко выходила за пределы двора Супаари, кроме как по делам и с нужными документами, стараясь равным образом оказывать должное уважение и жана’ата, и руна. Она не хотела навлекать на себя ни гнев, ни зависть. Это делало ее жизнь напряженной и тесной. У всякого должна быть отдушина.

– Завтра вы возвращаетесь в Кашан, – сказала она иноземцам, всегда обращавшимся с ней с уважением и добротой. – Кое-кто хотел бы предложить вам разделить трапезу. Приемлемо ли это?

Приемлемо и даже очень приемлемо.

Пока дремлющего Марка Робишо несли по улицам Гайжура к бухте Радина, Джимми Куинн и Джордж Эдвардс вышли следом за Авижан из владения Супаари и направились в квартал руна, расположенный чуть дальше в глубь суши от берега. Остановившись рядом с ней у входа, они заглянули в какое-то подобие ресторана или, быть может, приватный клуб, наполненный руна всякого вида и рода, куда более буйных и громких, чем их привыкли видеть люди.

– Боже, так это прямо как свадьба, – проговорил Джимми с широкой улыбкой на устах. Они вошли внутрь, и Авижан направила своих подопечных в уголок, где сидевшие на мягком полу руна подвинулись, освобождая для них место. По всему помещению циркулировали внушительные подносы с едой, вместе с прекрасными блюдами с лепешками и желе, которое Джордж и Джимми нашли великолепным на вкус. Никаких танцев и музыки не было, только присутствовал чтец, и в разных местах комнаты мерялись силой и играли в какие-то игры, причем деньги явно переходили из рук в руки. Наклонившись к опускающемуся на подушки Джимми, Джордж негромко проговорил:

– Надо думать, городские руна далеко не так часто становятся порай,

как сельские.

Вскоре даже сдержанная и замкнутая Авижан расслабилась и присоединилась к грубоватому комментарию к продолжавшемуся рассказу, и оба чужеземца с радостью осознали, что их владение руанжей позволяет понять забавные места.

Джордж, Джимми и Авижан ели, наблюдали, слушали и говорили, и в какой-то момент один из руна предложил Джимми помериться силой рук. Джимми попытался отговориться, сказав:

– Кто-то опечалится, сделав свое сердце порай

, – считая, что говорит любезность, но на самом деле нанося завуалированное оскорбление из тех, которые любит толпа. Словом, оба противника заняли место за невысоким столиком, Авижан наделила Джимми удивительно нелепым с точки зрения атлетики советом, а Джордж разразился громкими воплями, когда Джим взял две попытки из пяти, хотя отсутствие хвоста затрудняло ему борьбу. После чего все трое отметили поединок, пригубив желе, сладкого, колкого и прохладного на языке.

Далее внимание толпы переключилось на другую пару радостных соперников, и Джимми с удовольствием откинулся на спину, протянув вперед ноги, положив руки под голову, улыбнулся Авижан, а потом Джорджу, неподвижно сидевшему рядом с ним, скрестив ноги. Удивительно красивый человек, вдруг подумал Джимми. Зачесавший назад серебряные шелковистые волосы над загорелым великолепным стариковским лицом, Джордж Эдвардс являл собой истинное воплощение почтенного достоинства: прямо Сенека, возлежащий посреди собрания древнеримских сенаторов, если не обращать внимания на окружение.

Почувствовав на себе взгляд Джимми, Джордж повернулся к младшему спутнику и, помедлив, объявил:

– Что-то не могу чувствовать своих губ, – после чего усмехнулся.

– И я тоже. Но что-то все-таки чувствую. – Джимми задумался над своим ощущением. Ему потребовалось полностью сконцентрироваться, для того чтобы понять себя. – Мне вдруг совершенно невероятно захотелось спеть «Дэнни Бой».

Оценив намерение, Джордж свалился от хохота в клубок, барабаня по подушке по обе стороны от колен. Джимми сел и, протянув длинную руку, выловил с путешествовавшего рядом блюда еще одну желированную штуковину. И уставился на нее с неопределенным, но тем не менее вполне научным интересом.

– Иисус, Мария и Иосиф! А это что еще за хреновина?

– Доза местного желе! – пропел в восторге Джордж. Он наклонился к Джимми, чтобы что-то прошептать ему, но недооценил силу тяготения и повалился на живот. – Билл Косби[89] гордился бы тобой! – проговорил он, повернув голову.