Птица солнца

Он был огромным, как и помнилось Хаю, а кожа — еще темнее, но он оказался молодым человеком. Хай испытал потрясение: он считал его зрелым мужчиной — и ошибался. Рост, стать и уверенность в себе делали его старше.

Хай видел, как венди рвался из жестких оков, раздирая плоть; рана в паху была грубо перевязана листьями и корой. По краям ее виднелись первые гнойные выделения, пачкающие повязку, плоть вокруг раны вздулась и затвердела. Пленник хромал, оковы насмешливо позвякивали при каждом его шаге, надсмотрщики вели его на цепи, как пленного зверя — но ошибиться было невозможно: это шел царь. Он остановился перед Ланноном и слегка склонил голову на толстой шее в сетке жил. Глаза его яростно горели, белки были дымчато-желтые в тонком кружеве кровеносных сосудов. Он смотрел на пленивших его людей с осязаемой ненавистью.

— Ты захватил… этого большого черного зверя, Хай? — Ланнон ответил взглядом на взгляд. — Без всякой помощи, один? — Он удивленно покачал головой и повернулся к Хаю, но тот смотрел на царя венди.

— Как тебя зовут? — негромко спросил Хай, и большая круглая голова повернулась к нему. На жреца взглянули полные ярости глаза.

— Откуда у тебя язык венди?

— У меня много языков, — заверил Хай. — Кто ты?

— Манатасси, царь венди! — перевел Хай Ланнону ответ.

— Скажи ему, что он больше не царь, — выпалил Ланнон, и Манатасси в ответ улыбнулся. Улыбка у него была страшная, толстые лиловые губы раздвинулись, обнажив крепкие белые зубы, в глазах по-прежнему пылала ненависть.

— Пятьдесят тысяч воинов венди по-прежнему называют меня царем, — ответил он.

— Царь-раб для народа рабов, — рассмеялся Ланнон и спросил: — Ну, что скажешь, Хай? Разве он не опасный враг? Разве можно позволить ему жить?

Хай оторвал взгляд от царя-раба и задумался над вопросом, стараясь рассуждать логически, но находя это трудным. У Хая возник неожиданный, но сильный собственнический интерес к Манатасси. Сила этого человека, его самообладание, проявленное им воинское искусство вместе с хитростью, умом и странной дымящейся глубиной глаз произвели на Хая впечатление. Хай мог взять его себе, даже перед Ланноном он мог заявить право на пленника, и ему очень хотелось это сделать, потому что он чувствовал тут большие возможности. Взять этого человека и выучить, сделать цивилизованным — что из него выйдет? Он почувствовал возбуждение при этой мысли.

— Думаю, нет, — ответил себе Ланнон. — Как только я увидел его на вершине холма, я понял, что он опасен. Смертельно опасен. Не думаю, что мы можем даровать ему жизнь, Хай. Из него получится прекрасный вестник богам. Посвятим его Баалу и пошлем как вестника в знак благодарности за исход кампании.

— Мой господин, — Хай говорил негромко, чтобы слышал только Ланнон. — Этот человек мне небезразличен. Я чувствую, что могу просветить его, показать ему истинных богов. Он молод, мой господин, я поработаю над ним, а когда он будет готов, мы вернем Манатасси его народу.

— Птицы выклевали твой мозг? — Ланнон изумленно взглянул на Хая. — Зачем возвращать его венди, если мы потратили столько сил, чтобы захватить его?

— Мы смогли бы сделать его союзником, — Хай отчаянно старался объяснить свою мысль. — Благодаря ему мы могли бы заключить договор с племенами — он послужил бы безопасности наших северных границ.

— Договор с варварами! — Теперь Ланнон рассердился. — Что за вздор? Говоришь, безопасность северных границ? Одно и только одно обезопасит наши северные границы — острый меч в сильной руке.

— Мой господин, выслушай меня.

— Нет, Хай. С меня хватит. Он должен умереть — и вскоре. — Ланнон встал. — Сегодня на закате. Подготовь его к отправке. — И Ланнон ушел.

— Распустить легион, — приказал Хай командирам и кивнул надсмотрщикам, чтобы увели пленника. Но Манатасси сделал шаг вперед, таща за собой на цепях двух человек.

— Высокорожденный! — обратился Манатасси к Хаю. Тот удивленно обернулся. Он не ожидал такого уважительного обращения.

— Что?

— Смерть? — спросил Манатасси, и Хай кивнул.

— Смерть, — признал он.

— Но ты защищал меня? — снова спросил Манатасси, и Хай снова кивнул.

— Почему? — настаивал царь-раб.

Хай не смог ответить. Он устало и недоуменно развел руками.

— Уже дважды, — сказал царь-раб. — Вначале ты отвернул от меня лезвие, которое несло мне смерть, а теперь вступился за меня. Почему?

— Не знаю. Не могу объяснить.

— Ты чувствуешь связь между нами, — объявил Манатасси, и голос его стал низким и вкрадчивым. — Связь духа. Ты чувствуешь ее.