Птица войны

Утро настало, но Генри Гривс не заметил его прихода. Измученный пережитым, желтоволосый пакеха спал, свесив голову на грудь. Он не слышал, как на рассвете к нему подходили люди, и среди них Раупаха и еще один рослый воин, герой битвы с Хеухеу, знатный арики Торетарека. Дорожная пыль приглушила яркость его боевой раскраски, на изодранном плаще темнели пятна крови, и пороховая гарь покрывала ствол исцарапанного ружья. Полночи был он в пути, выполняя волю Те Нгаро, приказавшего ему быть в деревне до восхода солнца. Измученная Парирау еще брела где-то далеко, отстав от Торетареки на тысячи шагов. Ей не надо было спешить, потому что она уже сделала свое дело. Как удалось ей найти ночной лагерь войска Те Нгаро, объяснить нелегко. Еще труднее понять, каким чудом выбралась она из деревни невидимая для часовых. Пожалуй, это не так уж и важно. Важнее другое: посланец верховного вождя вовремя успел передать Раупахе приказ Те Нгаро. До возвращения верховного вождя ни один волос не упадет с головы пакеха Хенаре.

Рабы на плечах отнесли Генри Гривса в хижину — затекшие ноги отказали ему. До полудня он провалялся на полу, гадая о том, что произошло, и мучаясь от болей в локтях и лодыжках. Он слышал, как ликовала деревня, встречая победоносное войско, но не находил в себе сил, чтобы встать с циновки. Торжества на площади продолжались три или четыре часа. Никто не вспоминал о пакеха Хенаре, который в смятении ждал решения своей судьбы.

Но вот он услышал звуки быстрых шагов. Скрипнули жерди изгороди: кто-то открывал калитку. Сердце Генри заколотилось…

Откинув дверную занавеску, Тауранги перешагнул через порог и, не говоря ни слова, бросился к лежащему на полу Генри Гривсу.

— Я… табу! — испуганно выкрикнул Генри, помня о том, что значит для маори прикоснуться к человеку, на которого наложен священный запрет. Тауранги уже обнимал и тискал друга, захлебываясь хохотом.

— Табу нет… — говорил он сквозь смех. — Те Нгаро… Он великий вождь… Он убил табу Раупахи… Хенаре, друг Хенаре!..

И с такой силой обнял Генри за плечи, что у того перехватило дыхание.

Потом он заторопил Генри. Сейчас на площади начнется праздничная церемония, опаздывать нельзя.

С помощью друга Генри встал. Они вышли из хижины и быстро, насколько это было возможно, двинулись к марае, откуда доносилось гудение огромной толпы. По дороге Тауранги рассказал, как ночью в лагерь прибежала Парирау и как он, Тауранги, уговаривал отца отменить приговор Раупахи. Великому вождю и без того не понравилось самоуправство наместника. Послав Торетареку отменить казнь, Те Нгаро по возвращении отмел обвинения Раупахи. Он заявил, что грамотный пакеха-маори чрезвычайно нужен племени и что назвать Хенаре злоумышленником мог только болтливый попугай. «Хенаре родился пакеха, Хенаре вырос среди пакеха. Можно ли винить его за то, что он рассуждает, как пакеха?» — мудро заметил верховный вождь и тут же отменил табу, наложенное на Генри. Теперь ему ничто не грозит. Он по-прежнему останется в школе тохунгой, хотя, разумеется, с этого дня ему следует осторожней высказывать непонятные для маори мысли.

Все это Тауранги успел выложить другу, пока они шли в сторону площади. Окончание рассказа юноше пришлось прокричать, ибо от марае исходил такой страшный шум, что звенело в ушах. Визгливо заливались флейты, на которых играли и ртом и носом и которые, как недавно узнал Генри, изготовлялись из берцовых костей врагов. Ревели трубы из раковин, монотонно бухали барабаны. Сотни глоток восторженно исполняли победную песню.

Когда они подошли вплотную к приплясывающей и распевающей человеческой массе, песня неожиданно кончилась и наступила относительная тишина. Но тут же раздался возглас: «Пои!» — и толпа обрадованно зашевелилась, раздвигая круг. Не без усилий пробившись вслед за Тауранги в первые ряды, Генри увидел, что в центре марае выстроилось двадцать молоденьких девушек в праздничных передниках, украшенных спиральным орнаментом, и с яркими повязками на длинных, ниспадающих на голые плечи волосах. У каждой из них болтался на шее деревянный божок, в руках юные красавицы держали привязанные на ниточках шарики из скатанных листьев тростника.

— Пои… Женский танец пои, — шепнул на ухо Тауранги.

Генри не слушал его. Ему показалось, что в последнем ряду танцовщиц промелькнула Парирау, и он, волнуясь, вертел головой, чтобы удостовериться в этом. Откуда ему было знать, что Парирау не могло быть на празднике. В этот час она одна-одинешенька сидела в своей убогой хижине и, плача от огорчения, натирала мазью из трав распухшие ноги. Мазь больно щипала свежие ранки, и слезам не было видно конца.