Птица-жар и проклятый волк

— Невжор-то? Примет, куда денется. Ты, парень, бойшя не того, кто лает, а того, кто ишподтишка кусает — ну, а Невжор хотя и поворчит, а обижать не будет.

Завид помолчал-помолчал, поглядел недоверчиво. Он заметил, что и корчмарь вышел на дорогу и глядел в их сторону, а теперь махнул рукой, подзывая. Что же, Завид кивнул, соглашаясь вернуться. Уйти, если будет нужда, всегда успеет.

Горазд тяжело дышал перебитым носом, а шёл, хотя и колченогий, довольно споро. Завид поглядывал-поглядывал на него, да и спросил:

— С лицом у тебя что?

Тот удивлённо крякнул и, видно было, вздёрнул бровь, но ответил:

— Штепняков гоняли когда, палицей меня угоштили. Ежели б не Невжор… Ну, то дела давние, припоминать неохота. Давай-ка, волчонок, о тебе потолкуем: што там с проклятием-то твоим? Моему-то рылу уж не помочь, так и чего об нём говорить, а у тебя-то иная притча.

Горазда и впрямь кликали Рылом. Но прозвище это было, видно, только для своих, и когда Завид решил повторить, его осадили. Напомнили ещё, чтобы и Жбана так не звал, не то схлопочет. Лишнее, сказали, услыхал, о чём ему знать не следовало, а теперь пускай позабудет да не вздумает при других сболтнуть.

Для чего людям прозвища, которые хранятся в тайне, Завид доискиваться не стал.

Сидя за столом во дворе, мужики вполголоса толковали о проклятии. Говорили больше Горазд и Дарко, поглядывая на корчмаря, а тот глядел из-под бровей, скрестив руки на груди, и помалкивал. Молчал и Завид, потому как был занят едой.

— Да не отберут у тебя кашу! — прикрикнул, не выдержав, Невзор, однако наперекор этим словам дёрнул миску к себе. Завид не пустил, зарычал и схлопотал ложкой по лбу, а миску у него всё же отняли. Правда, корчмарь тут же и поставил её рядом.

— Ложкою ешь, а не мордой ныряй! — наставительно сказал он. — Люди увидят, сраму не оберёшься…

Завид, недобро на него поглядев, смолчал и всё же взял ложку.

Горазд и Дарко меж тем горячо заспорили. Один говорил, надобна птица-жар, другой — что птицу ту ещё поди добудь, а для начала отыскать бы колдуна, того самого, что проклял, он-то проклятие обратно повернуть и сумеет.

— Поди его сыщи! — отмахнулся Дарко. — А птица известно где: в царском тереме.

— И в какой же она горнице? — ехидно спросил Горазд. — А дружину, работников как обойти? Ну, ведаешь? Колдуна легше найти. Радима попытаем…

— Ищи того Радима, как ветра в поле!

— Нешто он дело покинет? Будет где гулянье, придёт.

— Да что ж ты творишь, бестолочь! — прикрикнул тут Невзор и отнял миску, которую Завид взялся уже вылизывать.

— Ложка твоя только мешает, — огрызнулся тот, но миски обратно не получил. Корчмарь её унёс, а Дарко и Горазд, обратив на это мало внимания, опять заспорили, теперь уж о другом: легко ли подступиться к колдуну и захочет ли он снимать проклятие.

— Да отшего бы и нет, ежели он в шердцах такое молвил, — сказал Горазд. — Шовештно ему, пожалуй. Поможет, отшего нет…

— Ежели для него обыкновенное дело — вот так-то людей проклинать, нешто у него совесть имеется? — не согласился Дарко. — Ещё и мы схлопочем… Да посуди сам: нешто колдун не мог отыскать Радима, а через него волчонка, ежели, значит, устыдился бы да решил снять проклятие?

— Оно так-то, — нахмурился Горазд и поджал губы. — Эх, беда…

Они задумались, примолкли, вздыхая и качая головами, морща лбы и почёсывая в затылках. Попеременно то один, то другой набирал воздуха в грудь и будто хотел что сказать, но так и замолкал, с досадой хлопая ладонью по столу.

— Ишь ты, — сказал вернувшийся Невзор. — За двоих трескает.

— Ясно, оголодал, — кивнул Дарко, не глядя на Завида. — Я ж думал, свезу его да один ворочусь, а оно, значит, как вышло… На себя токмо хлеба и брал, да ещё с полевиком делились.

— Да я не об том. Он уж за твою кашу принялся, покуда ты зевал.

Тут Дарко заметил непорядок, однако сделать уже ничего не мог, только взглянул недовольно. Завид, прищурившись на него, доел, а потом взялся доскрёбывать остатки ложкой, раз уж вылизывать не разрешают.

— Уймись, окаянный! — прикрикнул Невзор и вздрогнул, будто его холодом пробрало. И миску опять отнял, унёс.

Судили, рядили — что делать с Завидом, так и не решили. Покуда велели в корчме помогать, рядом с Невзором держаться, когда кружку поднести, когда со стола убрать, а если Ёрш заглянет — в комору бежать и носа не казать. Это на первое время, пока что иное не выдумают.

Пришёл вечерний час. Небо потемнело до срока, дождик стал накрапывать. Люд в корчму идёт не шибко, да и место такое, вдали от большака. Кто едет к Рыбьему Холму или в Косые Стежки, те, может, остановятся, а если никто не едет, то и работы нет. Мокше и одному делать-то нечего, и отчего Невзор приискивал себе ещё работника, неведомо.

Всё же сколько-то людей пришло. Пьют, разговоры ведут, на Завида поглядывают. Слышно, поговаривают: тот самый, мол, что Ершова сына искусал. Видать, не в себе парень.

— Слышь-ко, — с ленивым любопытством спрашивают у корчмаря, — это родич твой?

— Родич, — цедит Невзор, а сам на Завида шипит: — Губу опусти!

А тот и не замечает, что скалится.