Пуговицы

Голос Лины становился вкрадчивым — и она говорила о двух годах их романа, как о великой эпопее, достойной пера Петрарки.

Марина молчала. Если бы ты, девочка моя, знала, что эта «эпопея» началась тогда, когда я была моложе тебя!..

— Денис Иванович скоро возвращается, — отвечала она, — и не один.

Наконец после тщетных уговоров Лина воскликнула:

— Ты просто трусиха! И предательница к тому же… Знай: ты сделала из меня то, чем я являюсь сейчас. Ты! И никто другой! Если бы не ты, я бы сидела сейчас в специнтернате и клеила коробки! Ты — моя точка отсчета. Помнишь, как ты меня учила? Точка отсчета!

И — больше не звонила…

…Осень подошла незаметно, была удивительно теплой.

Сентябрь плавно перетек в октябрь, октябрь — в ноябрь. Даник пошел во второй класс, не понимая, почему они не возвращаются в старый двор, где остались друзья.

Этот чуть ли не ежедневный вопрос сына так же мучил Марину, как Линины звонки: имеет ли она право тянуть его за собой — в тот же тупик? Не является ли это с ее стороны обычным эгоизмом? Эгоизмом и, как говорила Лина, трусостью? Ведь говорят везде: за любовь надо бороться.

Ерунду говорят. Не будет она ни за что бороться! Борьба эта сложная, изнурительная и бессмысленная. Достаточно и того, что — пара лет нежности, если все вместе сложить — вместе с той первой встречей…

Время остановилось. Или — повернуло вспять, отбросив ее лет на десять, в «резиновый» анабиоз родного края.

В газетных киосках не продавали ни одной столичной или общественно значимой газеты, из телевизора щедро лились песни Киркорова и Кобзона, шутки вечно молодого Петросяна. Смешили публику команды КВН — с Урала и из Саратова, изобиловали страсти ток-шоу и суетились в многочисленных сериалах команды ментов, кадетов и спецназовцев.

Марина вообще не смотрела телевизор, который стоял в спальне родителей, но с неосознанным удивлением констатировала, что отечественные каналы здесь почти не включают, а об иностранных ведущих говорят ласково, как о своих ближайших родственниках, и очень обеспокоены тем, что сказала «Валя», как прокомментировал какую-то ситуацию в Чебоксарах «Дима» и как смело летал на параплане «Владимир Владимирович», ведя за собой журавлиную стаю…

Это казалось ей странным и неинтересным.

До того момента, когда «Дима» на фоне кадров, на которых Марина узнала родной Киев, захлебываясь и раздувая круглые щеки, сообщил о «мятеже украинских фашистов».

— Вовремя ты вернулась, — сказал отец. — Видишь: хунта в Киеве! Берет верх!

— Да какой там верх, — откликнулась с дивана мать. — Ты слышал, там их всего сто человек!

— Сто? А почему же тогда ежедневно только об этом и говорят? — хмыкнул отец.

— Может, переключим на наш канал? — попросила Марина из темноты коридора (оказалась перед открытой дверью родительской спальни случайно — по дороге в кухню).

— Зачем? Я его не смотрю! — ответил отец.

Мать стала на ее сторону, мол, переключим, хотя бы на минуту. Надо же знать и что-то другое!

Они заспорили.

Марина, от греха подальше, пожелала им спокойной ночи и ретировалась в свою комнату.

Но «спокойной ночи» не получилось.

Перед глазами стояла благообразная рожа телеведущего, за спиной которого, на кадрах, отснятых вкусно и профессионально, горел государственный флаг. Золотозубые женщины весело топтались по нему, словно танцуя ведьмин танец на Лысой Горе, — смеялись, шипели, показывали на камеру отогнутый средний палец, сыпали проклятиями. За их спинами стояли мужчины в спортивных штанах.

Утром Марина бросилась к единственному приличному генделику, в котором за отдельную плату можно было подключиться к Интернету.

Включила ноутбук…

И просидела почти до ночи, закрывая собой экран от любопытных взглядов других посетителей.

— Есть хорошие новости?

Подняла глаза: мимо проходил какой-то человек.

— Не особо…

— Ничего, скоро все образуется, — успокоил ее мужчина и сел за соседний столик.

Уставился в нее маслянистым зрением.

Марина кивнула, с ужасом понимая, что отныне она не знает, что в ее родном городе значит это «образуется».

Она, как локатор, улавливала обрывки фраз, разговоров, прислушивалась к дыханию города — и чувствовала, что начинает, как рыба на берегу, хватать воздух пересохшими губами.

То, что лежало на дне, под слоями тоски и усталости, безысходности и безграмотности, неожиданно взбаламутилось и всплыло на поверхность…

— …Теперь будут ставить американские ракеты в каждом дворе…

— …Да, придет то Нато и всех нас порежет…

— …Ничего, Россия поможет!

— Это все — карпатские наделали! Бендеровцы! У них там работы нет — вот и решили захватить наши рабочие места! Как попрут сюда, как попрут…

— …А мы в прошлом году отдыхали в Карпатах… Там хорошо, и люди… щедро принимали…

— …В Европу, видишь, захотели! Там сплошной грех: мужик с мужиком живет. У нас скоро тоже такое будет…

— …На органы, говорят, будут более или менее здоровых забирать — и за рубежом продавать!

— …Мы бы, может, тоже митинговали — так некогда: работать надо, свою копейку зарабатывать!

— …А слышали, там у них вся пища ядовитая, наркоту в чай подсыпают…

— …То все американцы присылают! И платят! По сто баксов каждому!