Пуговицы

Даже премьер-министр утром разродился спичем: «Я глубоко возмущен и обеспокоен тем, что произошло ночью на майдане Независимости. Те сведения с разных сторон, которые у меня есть на данный момент, не позволяют сделать однозначные выводы: кто несет ответственность за эту провокацию… Я не раз говорил и повторю: люди, законно и мирно выражающие свой протест, — это наши сограждане, права которых мы обязаны защищать. Эти люди выражают поддержку европейской интеграции, то есть той политике, которую проводили и будут проводить Президент и Правительство. Мы ценим их мнение, их позицию и ведем с ними диалог, как и с другими членами нашего общества…»

Хоть к ране прикладывай!

А на Михайловской площади в это время собирались люди…

Я должен сходить к Лине, покормить ее, дать обезболивающее. Успокоить?

Но — чем? Она была уверена, что это — начало победы.

Я думал иначе.

После неожиданного, резкого, авторитарного и не аргументированного до последнего дня очередного отката в прошлое, после митингов, которые продолжались пять дней, а особенно после сегодняшней ночи вопрос «что делать» менялся на более актуальный — «что дальше?».

И это «дальше» — не на перспективу (ведь перспектива, на мой взгляд, была одна и довольно оптимистичная: пути назад не будет!). А «дальше» — в ближайшие часы.

Сегодня, после расправы над студентами, мы все проснулись в другой стране. Это было очевидно. Но…

Но мы просыпались и… засыпали в ней неоднократно.

Хотя как раз именно сейчас так ярко и так четко была видна «вся картина в целом»: то, как безумно, непримиримо, жестоко и беспринципно правящая партия защищает свои интересы и свое «приобретенное непосильным трудом» имущество.

Кстати, интересы, имущество, но — не честь!

Честь потеряли и военные руководители различных рангов.

Даже не так! Честь потеряли мужики. Просто подарили власти то, что испокон веков среди военных называлось именно кодексом чести: не бей лежачего, не бей безоружного, не бей женщин…

Честь потеряли и «карманные прокуроры». И «рядовые граждане», которые сделали свой выбор в пользу куска дешевой колбасы.

Но они проигрывают!

— Что? — позвала меня мать.

— А че? — не понял я, хотя заметил, что моя рука сжата в кулак.

— Ты что-то сказал?

— Я? Нет…

…Рано или поздно они проигрывают и, к сожалению, заставят стоять в позе просителя и своих потомков. Рано или поздно они предстанут перед судом собственной совести или — перед судом народа. Или перед тем ПОСЛЕДНИМ, в который пока не верят, ведь думают, что будут жить вечно.

А вот что дальше — для других?

Для Лины? Николая? Для меня?

Неужели мы будем снова мерзнуть на Майдане — и ничего не «вымерзнет», кроме того куска колбасы в виде брошенной нам бумажки с подписью, из-за которой все началось?!

Но теперь она, эта подпись, будет сделана кровью.

Той, что текла из-под шапки «ослика»…

— Ты куда? — услышал в прихожей голос матери.

Оказывается, я уже стоял одетый на пороге. То есть все, что делал, — делал механически.

А в голове, словно у Гамлета, крутилась одна мысль — «Быть или не быть?».

Посмотрим?

В телевизоре?!

На экране компьютера?!!

— У меня дела, ма, — сказал я.

Пробежал, обутый в комнату, включил ей «Бриллиантовую руку», поцеловал в лоб:

— Отдыхай. Продукты я куплю.

— Ты мне сегодня не нравишься. Что-то случилось?

— Ничего, м…

Я выскочил и закрыл дверь.

* * *

Хорошо, что я оставил в квартире молоко, сосиски и еще какие-то продукты, которые успел купить по дороге из аптеки. Ведь, когда я вбежал в дом и тихонько, чтобы не разбудить Лину, прокрался в спальню — ее там не было.

Однако на кухонном столе со следами «быстрого перекуса» лежала записка: «Босс, дорогой! Спасибо. Не волнуйтесь: родителям позвонила, чувствую себя более или менее, двери захлопните. Простите: иначе не могу… Ваш Осел»…

Да, «Осел» был упрямым, это я знал точно. Пожалуй, побежала на Михайловскую.

Не теряя времени, пошел туда же.

Метро было забито людьми. Но никто ни о чем не говорил. Никто не знал и не интересовался, кто и куда едет, — ни призывов, ни лозунгов, ни веселых лиц.

Все было не так, как в 2004-м или в самом начале протестов.

Дело, начатое так ностальгически-весело, с сегодняшнего дня запахло кровью.

На Михайловской люди тихо рассказывали историю прошлой ночи, растерянно здоровались со знакомыми, ходили из конца в конец.

У ворот собора, как грибы, выросли столики, за которыми сидели волонтеры — собирали еду, одежду, лекарства, создавали списки тех, кого надо разыскать, раздавали листовки.

Людей собралось довольно много. Найти в толпе Лину я не смог. Говорить по мобильному не было никакого смысла — здесь было слишком шумно.

Кто- то ударил меня по плечу. Николай! Рядом стояли мои подчиненные — оператор Вадим и звукорежиссер Елена.

Лица их были такими же растерянными, как и у всех остальных.

— Представь себе, — без всякого приветствия сказал Николай, — здесь ночью звонили колокола… Люди спасались за воротами… Как в Средневековье…

Я кивнул.

Откровенно говоря, в этот первый день растерянности было много.