Пуля времени

Чтобы зритель хоть что-то понимал в жизни насекомых, рядом с человеком за роялем – тапером – стоял еще и декламатор. И параллельно визуальному ряду зачитывал текст от автора. Море впечатлений. Ничего похожего на то, что можно видеть в наших кинотеатрах сегодня. Поэтому даже суровый Бурлак в теле Ратманова покидал электротеатр со слегка увлажненным левым глазом.

Ну а Рита опустила голову на его сильное плечо и проплакала половину фильмы – не то от слезливого сюжета, не то от близости к Георгию. На то они и места для поцелуев, скрытые от посторонних глаз. А о том, что еще происходило на последнем ряду электротеатра, история умалчивает…

4

Как бы то ни было, ровно в семь Ратманов зашел во двор дома на Маросейке. Там была всего одна дверь, и Георгий сунулся в нее без стука. Поднялся на второй этаж, увидел другую дверь, с медной подковой, как и было обещано. И открыл ее.

У окна сидел Двуреченский в форменном сюртуке с черными петлицами. Перед ним на столе разместились две чашки, заварной чайник и коробка с конфетами фабрики Сиу. В чашках уже дымился чай.

– Проходи, садись. Угощайся. Никакой химии, все натуральное.

Гость сел и вперил взгляд в собеседника. Руки мужчины пожимать друг другу не стали.

И только Ратманов открыл рот, как сыщик заговорил, опередив его:

– Я знаю большинство вопросов, которые ты хочешь мне задать. Давай так: сначала лекция: что, как, почему. И когда. Ты разрешишь большинство своих недоумений. Потом спрашивай о деталях.

– Валяй.

– Ну, держись за стул крепче!

И Двуреченский начал:

– Как ты уже испытал на собственной шкуре, попаданцы – не миф, не книжный вымысел, а реальность. И мы с тобой относимся к их числу. Мы особенные.

Бандит-полицейский заерзал, хотел что-то спросить, но прикусил язык.

– Таких людей на Земле очень мало, не больше тысячи. Точный подсчет, понятное дело, невозможен. Большинство и не подозревают об этой своей особости. Пока их не стукнет по башке…

Губернский секретарь, а в другом мире подполковник отхлебнул из чашки и продолжил:

– Эта особость – она сродни болезни. Генетический сбой. Искаженная ДНК-хромосома, как-то так. Я и сам толком не знаю… Передается по наследству подобно гемофилии и, как при этой «королевской болезни», лишь по женской линии, но отпрыскам мужского пола. Проявляется у кого-то раньше и чаще, а у кого-то раз в жизни. Называется хворь – ландаутизм.

– Почему?

– Потому что ее впервые изучил, описал и попытался понять академик Ландау. Тот самый, Лев Давидович, физик-ядерщик, нобелевский лауреат и прочая, и прочая, и прочая. Друг Нильса Бора и Капицы, большой шутник и гений высшей пробы. Он и сам болел, как и мы с тобой. Но, в отличие от нас, Ландау был еще и гениален. И подошел к своей особости по-научному. А когда академик сделал первые выкладки и понял, что в его руках опаснейшее оружие, то пришел в КГБ.

– Какое оружие? – не понял Ратманов.

– Ну как какое? Неужели неясно? Человек попадает в прошлое, а будущее ему известно. И он начинает сдуру пытаться его изменить. Убить молодого Гитлера, например. Или Сталина. Или предупредить власти, что двадцать второго июня начнется война. Или убеждать Фрунзе не ложиться на операцию.

– А этого нельзя делать?

– Ни в коем случае! – строго произнес Двуреченский. – Историю не изменить, она прет напролом. Убьешь Гитлера, его место займет Рем. Прикончишь Сталина – и расчистишь дорогу Троцкому. Побочный эффект всегда непредсказуем, и от него всем будет только хуже. Помнишь рассказ «И грянул гром…» у Брэдбери? Там охотник Экель, попав в мезозой, случайно раздавил бабочку. А после этого в Америке победил другой президент…

Ратманов кивнул, а его собеседник перешел к деталям:

– Доказано, что ландаутизмом болеют представители тридцати восьми родов. Они проживают на всех континентах. Именно родов! Некоторые из них находятся на грани вымирания, а другие, наоборот, многолюдны.

– Значит, я тоже отношусь к этим тридцати восьми?

– Да. Скажи, Юрий Владимирович, тебе ни о чем не говорит «барон Штемпель»?

– Так меня звали в детстве папа с мамой, это моя семейная кличка! – оживился «барон».

– А почему, не объяснили?

– Как же. Говорили, что я в два года обнаружил у мамы в сумочке штемпель, который ставили в профсоюзных билетах на марки, которые туда вклеивали. Ну, членские взносы! Их же гасили печатью. Ну и обляпал я этим штемпелем всю квартиру: скатерть, обои, себя самого с головы до ног… Кличка и прижилась. Выходит, все не просто так?

Двуреченский отхлебнул из чашки остывшего чаю и спросил в ответ:

– «Мастера и Маргариту» читал?

– Кто ж ее не читал? – почти обиделся капитан.

– Там Воланд сообщает Маргарите, что в ее жилах есть частичка королевской крови. И говорит: вопросы крови – самые важные.

– Ну и?

– Ну и ты из рода баронов Штемпелей.

Георгий чуть со стула не упал:

– Какой еще род баронов?! Мой папа шахтер! Причем потомственный!

– А мама?

– Мама учительница.

Ратманов-Бурлак только хлопал глазами. А Викентий Саввич (он же Игорь Иванович) даже хохотнул:

– Привыкай, еще и не такое узнаешь.

– Поясни!