Пулковский меридиан

Нельзя сказать, чтобы расчеты эти были неосновательными: только что на узловой станции Ново-Сокольники возле Великих Лук по невыясненным причинам взлетел в воздух огромный оклад снарядов, накопленный еще в дни мировой войны. Через несколько дней разыгралась трагедия в деревне Выра, погубившая комиссара Ракова.

На важнейших магистралях, ведущих к Питеру, то там, то здесь приключались внезапные поломки стрелок, странные аварии мостов, подозрительные и необъяснимые крушения. Да и с фронта, то с одной стороны, то с другой, то и дело доходил хмурый солдатский ропот: «Измена… Продают командиры со всех сторон!»

Телеграмма заканчивалась настоятельным советом — обратить на эти факты самое пристальное внимание. Сделать, что можно, для скорейшего раскрытия безусловно существующего заговора…

К этому времени на месте уже было известно: неблагополучно и тут, в самом Петрограде. Сведения о подпольной суете тайных врагов поступали ежедневно, ежечасно. Даже самые подслеповатые люди начинали понимать — победу фронта можно обеспечить только совершив полный одновременный разгром этого незримого тылового противника.

Так и было сделано. Сопротивление «законников» из бакаевской Чека удалось, наконец, сломить. В десятых числах июня на врага обрушилась беда, которой он никак не ожидал и к отражению которой совершенно не подготовился.

В ту самую теплую и светлую ночь, которую там, на южном берегу Финского залива, нежданно прорезали первые залпы наступления на Красную Горку, в эту белую ночь многочисленные патрули вооруженных рабочих и моряков (военморы — называли их тогда) рассыпались по гулким улицам бывшей императорской столицы.

Медный всадник со своей гранитной скалы, черные латники с кровель Зимнего дворца, колоссы Эрмитажа и скифские юноши, укрощающие диких коней Аничкова моста, — все они видели, как люди эти один за другим исчезали в лабиринте самых богатых, самых главных районов города.

Они шли там вдоль спящих громад недвижных зданий. Они поднимались по мраморным лестницам пустых и темных, но все еще живущих таинственной, ото всех скрытой жизнью барских особняков. Они стучали в дубовые двери квартир, на которых еще белели или темнели там и сям медные, эмалированные, отлитые из солидного чугуна таблички: «Действительный тайный советник Мансуров», «Сенатор барон фон-Фок»…

Зажигались огни в комнатах, на вид давно уже нежилых и опустелых. Скрипели засовы подвалов, куда, по-видимому, давным-давно никто не входил. Из чуланов, из потайных закутков появлялись бледные, с отвисшими от волнения челюстями, молодые и средних лет люди, по всем данным состоящие в длительном и безвестном отсутствии: павшие на поле боя господа офицеры, выбывшие за границу адвокаты и дельцы, уехавшие в далекую провинцию доценты, давно почившие в бозе от сыпного тифа профессора…

Зеркала дамских и девичьих ласковых спаленок впервые в жизни своей отражали извлеченные из туалетных ящиков маузеры и парабеллумы; иные из них были стыдливо закутаны в тонкое белье, в мотки брюссельских и валансьенских кружев.

На лакированные столики со стуком падали обоймы грубых трехлинейных патронов, из-за тесных рядов библиотечных книг неожиданно извлекались связки царских орденов, пачки давно уже забытых кредиток с «Катенькой», с Петром Первым… Вываливались фрейлинские «шифры», усыпанные бриллиантами, извлекались акции несуществующих уже два года банков. Дождем сыпались на ковры тысячи розовых, голубоватых, белых, золотообрезных и вержерованных листков бумаги, с перечнями явочных квартир, с номерами конспиративных телефонов, со списками верных людей, с секретными донесениями и подробными рапортами в адрес далекого белого «начальства». И все это — сразу, в одну ночь, в десятках мест, в одно и то же время! Какое непоправимое бедствие!

Великолепно задуманный, блестяще организованный удар этот был столь же отлично осуществлен тысячами самоотверженных сынов народа. В воображении белых подпольщиков, захваченных врасплох, он вырос в нечто невыразимо страшное. Во что-то почти стихийное по мощи и неотвратимости. Он сбил замки со святая святых: с наглухо заколоченных, осененных заклятием дипломатической неприкосновенности дверей посольских зданий. Он вскрыл входы в экзотические консульства, в парадные «антрэ» чужеземных особняков.

Плечистые ребята в синих форменках и черных бушлатах с удивлением читали на дверных таблицах никогда не слыханные ими доселе фамилии:

— Маркиз Луис Валера де Вил-ла-син-да! Ух, Петь, ну и закручено!

— А вон, гляди: консул фан Гильзе фан дер Пальц! Тоже ничего!

— Друг! А что, коли мы эту ихнюю гильзу да нашими матросскими пальцами?

— Эй, братва! Сюды! «Полномочный министр Андреа Карлотти ди Рипарбелла»! Квартиренку тут заимел!.. Вот фамильи, натощак и не выговоришь!