Пулковский меридиан

Трудность в том, что условия борьбы в 19 году по обе стороны фронта сложились очень своеобразно: так своеобразно они, возможно, не складывались больше никогда и нигде. И проследить за их взаимодействием удается далеко не сразу. Судите сами, в чем причина этих трудностей.

Прижатый за лето к границе союзной ему белой Эстонии, враг ни на миг и ни на йоту не утратил надежды. Не потеряв часа после поражения, он тотчас же начал лихорадочную подготовку к новому рывку, так сказать, ко второму туру матча. Благо, его не добили.

Вцепившись зубами и когтями в последний клочок оставшейся у него русской земли, в десяток волостей Ямбургского, Гдовского и Лужского уездов, он начал перевооружаться, реорганизовывать военные силы, обеспечивать всем необходимым тыл.

Планы его были довольно реальными благодаря удивительному курьезу. «Государство», разместившееся в пределах трех русских уездов, имело тыл, простиравшийся на два полушария земли. Родзянку снабжали склады, расположенные у Марселя и Лиона, на берегах Па-де-Калэ и Средиземного моря. Его векселя оплачивали банкирские дома Британских островов, его равно готовы были питать стальные короли Северной Америки и гасиендадо Калифорнии: все их богатство было к услугам его высокопревосходительства генерала Юденича и его штаба.

Капиталисты Англии, Франции, Соединенных Штатов, как алхимики, вырастили в этой трехуездной баночке отвратительного гомункулюса, гаденыша, маленького и чахлого, но бесконечно злого. Он вцепился в могучее тело России, как мерзкий, почти незаметный клещ. Но ведь от укуса клеща нередко погибают самые сильные и мужественные люди.

Сейчас этот, искусственно вызванный к жизни, злой паразит набирал силы для такого злобного укуса.

В то же время по другую сторону фронта, там, в Петрограде и его окрестностях, в штабах Седьмой армии, в обывательской толще питерского населения опять начала возрождаться ползучая мерзость измены. Видно, не все очаги болезни выжег каленый нож июньских дней! Кадеты и меньшевики, эсеры и анархисты, оглядываясь, уже выползали из хитро укрытых щелей, принюхивались к мутному воздуху вокруг и начинали заново, петля за петлей, плести еще более тщательно замаскированную на этот раз сеть.

Предатели действовали теперь еще более осторожно и осмотрительно, чем летом. Им благоприятствовали два обстоятельства.

Во-первых, в Петрограде сумел удержаться на своем высоком посту чемпион двурушничества, самый, быть может, грязный из врагов революции, Зиновьев. Во-вторых, партия вынуждена была отозвать своих доверенных лиц из города на Неве на запад и на юг, туда, где к этим дням положение стало еще более опасным.

Поэтому, ничем не выдавая себя, тщательно играя роли либо убежденных и неколебимых коммунистов, либо, по крайней мере, лойяльных и верных сторонников Советской власти, предатели начали снова разрушать все то, что было построено и закреплено летом, и прежде всего исподволь, понемногу, но неуклонно развращать армию и флот.

Опять, как весной, расшаталось снабжение важнейшего из всех, Нарвского участка фронта. Опять полураздетые бойцы и командиры не получали даже своего скромного пайка. Запасы снарядов и патронов таяли и не пополнялись. Хлеб, табак, мясо, сахар, консервы — все это если и поступало, то с величайшими задержками и перебоями, надрывавшими солдатское терпенье…

Но это было еще полбеды. Разваливаться или чудовищно извращаться начала и политработа.

Откуда-то поползли по армии «окрыляющие слухи»: с белой Эстонией вот-вот будет мир! Ах, так? Ну, тогда — Юденичу конец! Больше воевать тут, у Питера, не придется… А с кем же воевать, братишки? Потрудились, пора и на шабаш!

Удивляться этому нам нет нужды: мы знаем, в это время в Военном совете фронта всеми делами заправляли убежденные предатели — Шатов и Розенгольц. А начальником штаба Седьмой армии по их настояниям и с молчаливого благословения «самого» Зиновьева был назначен человек верный, знающий командир и преданный военный специалист из бывших офицеров. Его звали Владимиром Эльмаровичем Люндеквистом. Надо думать, что жаркие молитвы супруги его высокопревосходительства Юденича, пламенная вера которой всегда являлась предметом зависти и благоговения Вольдемара Люндеквиста, дошли наконец по назначению там, в Гельсингфорсе…

Вот почему в августе и сентябре 1919 года в Петрограде и на питерском фронте можно было наблюдать картины идиллические и неправдоподобные: полную тишину, мирную беззаботность, нечто вроде того настроения, которое возникает у людей, пребывающих в долгом, если не в бессрочном, отпуску.

А рядом, в нескольких десятках километров, в это время белогвардейский стан кипел, как в котле.