Пушистая катастрофа

обманывалась и прекрасно понимала, что выгляжу в том дурацком теле как последняя

преступница.

Эдит измучилась в ожидании нужного момента, когда дом наконец затихнет и все

слуги разойдутся — кто-то вернется в свою квартирку, кто-то отправится в комнату в

пристройке за домом.

Нужный момент настал ближе к полуночи.

На этот раз я превращалась осторожно, перетекая из одного тела в другое, но, даже

несмотря на мою неторопливость, заметить момент превращения детенышу не удалось.

Это вызвало тихий разочарованный вздох.

— Видишь — и никакого «пуф», — самодовольно усмехнулась я. Ощущения

нового тела пришли с легкой задержкой, и самодовольной пробыла я недолго.

Не больше секунды, а потом, ойкая, едва доползла до кресла и рухнула в него. Ноги

горели, спина ныла, и шея была как деревянная. Я уже хотела вернуться обратно, в свой

надежный пушистый вид, но восторженный взгляд Эдит заставлял терпеть.

На меня никогда так не смотрели.

— Это… — Она выбралась из кровати и крадучись двинулась ко мне. — Ты

оборотень, да?

— Нет. Я нечисть. Знаешь, в чем разница?

Детеныш медленно покачал головой, остановившись в шаге от меня.

— Оборотни рождаются людьми и только потом пробуждают в себе зверя, у

нечисти все наоборот. Мы рождаемся животными, и некоторым из нас удается разбудить

в себе человека. Сомнительное удовольствие, конечно… — Я осеклась на полуслове, поймав себя на том, что чуть было не начала жаловаться ребенку на сложную жизнь

вполне осознающей себя личности, застрявшей в теле животного. Я очень часто жалела о

том, что пробудилась, что стала высшей нечистью и понимаю все, что со мной

происходит. Особенно сильно жалела, когда порой возвращалась в леса и видела, как

живут мои собратья. Их жизнь казалась такой простой… — И если кто-нибудь узнает о

том, что я так умею, меня закроют в какой-нибудь лаборатории и разберут на образцы, понимаешь?

Эдит недолго помолчала.

— Это больно?

— Больно, — подтвердила я. — И обидно очень.

— Я никому не расскажу, — пообещала она. — Это наш секрет.

И я ей верила. Но еще я верила, что в случае чего успею сбежать раньше, чем меня

поймают, и никто не сможет проверить, являются ли правдой невероятные слова ребенка.

Эдит потянулась потрогать мои волосы, но не решилась, да так и замерла с забавно

вытянутой рукой.

— Можно, — разрешила я.

Простая ласка для человеческого тела оказалась настолько неожиданно яркой, что

я невольно отпрянула, вжимаясь в спинку кресла.

Девочка тут же отдернула руку и спрятала за спину.

— Прости. Просто… прости. — Я не совсем понимала, вина ли в том, что это тело

чувствительнее, чем пушистое, или просто с непривычки, но на коже, там, где до нее

дотронулись пальцы детеныша, все еще отчетливо ощущалось это касание. Эдит каждый

день гладила меня между ушами, и ничего, кроме слабого удовольствия, я не чувствовала.

А сейчас… Почесав голову, я смущенно улыбнулась. — Я тебя напугала?

Эдит неопределенно повела плечами и севшим от восторга голосом прошептала:

— У тебя клыки.

Я тут же перестала улыбаться.

— Совсем как у папы, — добила меня мелкая.

Сравнение хуже придумать она, конечно, не могла…

Меня передергивало от одной мысли о том, что у нас с этим скучным недоволком

может быть что-то общее.

— А Марта говорила, что носить короткие волосы неприлично, — добавила Эдит

непосредственно.

— Когда это она такое говорила?

— Когда я хотела подстричься. — Она вздохнула. — Вот почему мальчикам можно

ходить с короткими волосами, а девочкам нельзя?

— Ну… говорят, длинные волосы вроде как красиво.

Рука непроизвольно потянулась к моим коротким, едва достававшим до плеч. По

меркам людей я, наверное, была очень страшненькой… Рыжая, да еще и без косы.

— Но ты же и так красивая, — наивно удивилась Эдит, ощутимо подняв мне

настроение. Вкусы у девочки, конечно, были какие-то странные, стоило только

вспомнить, как радовалась она тощей ушастой крысе, но мне все равно были приятны ее

слова.

— Спасибо, — сказала я смущенно. — А теперь спать, — добавила безжалостно.

И никакие тяжелые вздохи и грустные глаза не могли меня разжалобить.

Убедившись, что детеныш устроился в постели и задремал, я как можно

осторожнее, стараясь не разбудить Эдит и одновременно не очень-то нагружать

израненные ноги, выбралась в коридор.

Где здесь находится ванная, я знала, как пользоваться благами безбедной жизни, выучила еще в первый день, пока меня мыл Хельму, а детеныш следил, чтобы все было

сделано правильно. Тогда я жутко злилась на волка, а позже, поближе познакомившись с

последствиями нежности Эдит, осознала, что, если бы тогда безотказный отец пошел на

поводу у своей дочери и позволил ей самой меня мыть, я бы просто утонула. Неприятно

это было признавать, но, кажется, Хельму меня тогда спас. А я ему в благодарность все

руки исцарапала… м-да.

Отмывалась я долго, с удовольствием и под конец чувствовала себя просто

неприлично чистой. Желания натягивать на себя грязную одежду, сваленную кучей у

двери ванной, у меня не было.

В коридор я выскользнула, ежась от легкого ветерка, морозящего влажную кожу, прокралась по темному коридору, сильно прихрамывая, оставляя влажные — но не