Пушкин и Грибоедов

Прямые факты воплощения декабристской темы в авторских монологах восьмой главы дополняются косвенными. С. М. Громбах видит декабристский намек в 17-м примечании: «Утверждая, что в его романе “время расчислено по календарю”, Пушкин как бы призывает читателя повторить этот расчет. А расчет неминуемо привел бы к установлению даты заключительной сцены романа – весна 1825 года – года декабрьского восстания»190. Действительно, здесь можно видеть (но при добросовестном отношении к фактам!) объяснение, почему декабристская тема не включена в сюжет романа.

Ряд декабристских ассоциаций (некоторые с натяжкой) обнаруживает Н. Н. Фатов. На несомненную, эпиграф к шестой главе, я уже опирался: «Там, где дни облачны и кратки, родится племя, которому умирать не трудно» (имя автора, Петрарки, написано сокращенно – Петр., что дает возможность совсем иной отсылки – Петроград). Слова Петрарки (именно в пушкинской редакции) Герцен предпосылает своему мартирологу русской литературы: «…Герцен понял эпиграф к 6-й главе “Онегина” как непосредственно относящийся к декабристам и другим жертвам николаевского режима…»191.

В ряд косвенных отголосков декабристской темы можно поставить сожаленье об утраченных идеалах молодости:

Что наши лучшие желанья,

Что наши свежие мечтанья

Истлели быстрой чередой,

Как листья осенью гнилой.

Нет надобности искать здесь прямую декабристскую аллюзию; есть полное основание видеть эмоциональное созвучие. Тема конкретных утрат легко и непринужденно переходит в более широкую философскую тему потерь; но это родственные темы, и связь их не вызывает сомнения.

Политический характер выделенных здесь мест отмечается (к сожалению, порознь) многими исследователями, декабристский их смысл также воспринимается вполне очевидным. Но очевидное почему-то не вызывает удивления! А ведь это факт концептуального значения: на рубеже 30-х годов, вроде бы в пору лояльного отношения к царю, Пушкин отдает глубокий уважительный поклон уходящей в историю эпохе.

7

Широко включив в роман декабристскую тему, Пушкин не мог совсем отодвинуть в сторону героя-приятеля. При том, что «бытовому» Онегину поддержать исторический колорит обновляющегося романа оказалось труднее. Прибавляя возраст герою и тем удлиняя его светскую жизнь, поэт отказывался от своего первоначального замысла показать человека с преждевременной старостью души и достигал большего правдоподобия. При этом он вряд ли осознавал масштабность следствия, которое, как вскоре выяснилось, становилось неизбежным.

Первоначально светская жизнь Онегина умещалась в 1819 году. Дата была объявлена, но колорит года ничем особенным не выделялся, и отсылку к дате можно воспринимать нейтральной. С добавлением возраста ситуация переменилась. В зону сознательной жизни героя вошли героические события истории. Получается, что Онегин начал светскую жизнь в 1812 году («очевидно, осенью, после изгнания Наполеона из России»192, полагает С. М. Бонди, щадя репутацию героя).

Пробел в биографии героя193, как он реагировал на события войны, заполнить невозможно: никаких пушкинских знаков для этого нет. Но все-таки, учитывая степень вероятности, не будем делать предположений, роняющих престиж Онегина, такого типа: начиная самостоятельную светскую жизнь в зоне исторического 1812 года, Онегин проявляет себя не как патриот, но всего лишь как паркетный шаркун. Надо полагать, Пушкин, удлиняя биографию героя в четвертой главе, по-прежнему исходил исключительно из психологических мотивировок. Проекция судьбы героя на реально-историческое время, конкретно – на 1812 год никак не входила в творческую задачу поэта, близость начала светской жизни героя к событиям Отечественной войны оказалась случайной и не имела маркирующего характера (в этом эпизоде – и в это время – нет сверки с календарем). К тому же Онегин – не устроитель, а всего лишь участник светской жизни, а само изображение ее в романе соответствует устойчивому, обыкновенному, «мирному» характеру, ничуть не корректируется особенностями исторического (в данном случае – военного или предвоенного) времени.

Разные модели светского поведения в зависимости от исторической ситуации Пушкин показал в «Романе в письмах»: «В то время строгость правил и политическая экономия были в моде. Мы являлись на балы, не снимая шпаг, нам было неприлично танцевать и некогда заниматься дамами. Честь имею донести тебе, теперь это всё переменилось. Французский кадриль заменил Адама Смита, всякий волочится и веселится как умеет». Понятно, какие обыкновения усваивает Онегин (а вот Адам Смит достался ему по прежней моде).