Пушкин и Грибоедов

Великие думы на то и великие, что исключают саму возможность своей компрометации. Без великих дум невозможен прогресс. A Пушкин видит уязвимое место даже великих дум. Великие думы должны приподыматься над землей: иначе нельзя увидеть перспективу, а без этого невозможно и великое. Отрыв от земного практически неизбежен, и в этом слабость великого. Пустот не бывает, и отрыв заполняется – и чем-то иным, не тем, что нужно в поддержку великого. Что видит реформатор не вдали, а вблизи? «Чернели избы здесь и там, / Приют убогого чухонца…» Что видят читатели «Медного всадника» кроме величественных шедевров? Приют убогого чиновника. Получается, с чем боролись, на то и напоролись. В великие думы это никак не помещалось.

В этом смысле «разные размышления» имеют преимущество перед «великими думами», именно потому, что они «разные». Великие думы потрясают своим величием, но они обречены быть односторонними. Разные размышления охватывают предмет с разных сторон, а потому они зорче и объективнее.

Выделим концовку действительно великих дум царя-преобразователя: «И запируем на просторе». Царские пиры не в диковину. Но в «Медном всаднике» взято слово-то протяженное – «запируем». Оно означает завершение пусть и грандиозного дела, но тем и обретает зловещий симптом. Жизнь – вечное движение, и любая остановка, даже замедление означает застой, чревато катастрофой. Дело было начато великое, долгое, самому строителю чудотворному почивать на лаврах не пришлось, а тут прогнозируется ситуация паразитирования на результатах труда предшественников.

Обратим внимание на «ревнивый» фрагмент размышлений Евгения:

Что ведь есть

Такие праздные счастливцы,

Ума недальнего, ленивцы,

Которым жизнь куда легка!

Констатируется расслоение! Когда-то царь-труженик сам покоя не знал и всех заставлял шевелиться, а теперь кому труд, а кому праздность, вечный пир или череда пиров. Кому-то нет места на пирах жизни, а для кого-то «запируем» нескончаемое, и простору хватает. Петр не мыслил о разделении людей, для него «запируем» всеобщее. Получается иначе. В своих ночных думах Евгений (с помощью Пушкина, разумеется) как будто услышал великие думы чудотворного строителя – и сумел разглядеть в них изъян! Конечно, задним числом ему судить легче, многое, прежде туманное, прояснилось.

В силу своего различия великое и разное могут и не пересекаться. Пушкин выводит спор позиций в одну плоскость, где линии героев соприкасаются. Будет и прямое столкновение, но как тщательно оно подготовлено!

Мысли Евгения не сводятся к жалобам на бедность, на недостаток ума и денег, к зависти к праздным счастливцам. Среди мыслей героя есть очень достойные – о независимости и чести, весьма проницательные – о несправедливости социального расслоения общества: это мысли личные или государственного масштаба?

Силы соперников в поединке заведомо неравны (разве не аналогия конфликту князя и кормилицы у Грибоедова?). В этом отношении бунт Евгения «безумен» (в метафорическом значении), т. е. «бессмысленный и беспощадный». «Бессмысленный» – потому, что обреченный, а «смысл», т. е. подоплека, причинная мотивация, как раз в полном порядке. Пусть только на один момент, но в тот, когда соперники уравнялись, безвестный чиновник достоин «державца полумира», услышан им. В бунте героя заложена неотвратимость счета, который неизбежно предъявляется всем без исключения, даже и кажущимся недосягаемым для людского суда кумирам.

В поэме изображен особый вариант трагического конфликта – трагическая ситуация. Ее суть – в столкновении двух правд, каждая из которых носит объективный характер. Это не борьба добра и зла, нового и старого; противники достойны друг друга, смертельный поединок развертывается между героями, а сталкиваются не лица, а идеи. В «Медном всаднике» конфликт поднят на предельную высоту социального обобщения: конфликтующие стороны – государство и личность. Конфликт носит неразрешимый характер. Невозможно принять правоту одной стороны: обе правы! Как найти примиряющую равнодействующую – это проблема, которая принадлежит к категории вечных – и нерешаемых.

В свою вторую болдинскую осень, наряду с другими важными произведениями, поэт в связке пишет две поэмы, по-разному, но об одном – о власти и человеке и о человеке во власти. Поэмы ведут друг с другом диалог. «Милосердия!» – взывает «Анджело». «Не будет от властей милосердия», – отвечает «Медный всадник». И то, что к такому ответу прикосновенен образ Петра, в общем-то самого притягательного в глазах Пушкина русского монарха, обретает дополнительный смысл.