Пушкин и Грибоедов

Так что «со славой» царствовалось «силою вещей», как царю Дадону, – «лежа на боку».

Для чего понадобились такие подробности? Чтобы показать разницу. Грибоедов на подробности не отвлекается, в отношениях властителя и подданных его интересует только типическое, возможные индивидуальные послабления конфликта его не привлекают. Под пером Пушкина, поэта-профессионала, явление предстает широким, многоаспектным; потому в ход идут и контрастные оценки. Тут вопрос, какой подход лучше, излишний; право выбора остается за художником.

В тот раз межцарствие затянулось. Россия присягала Константину, потом Николаю. Это обернулось 14 декабря. Но и оно в Северном обществе ограничилось стоянием на Сенатской площади, в Южном – восстанием Черниговского полка. Это не помешало Пушкину прибегнуть к аналогии:

В надежде славы и добра

Гляжу вперед я без боязни:

Начало славных дней Петра

Мрачили мятежи и казни.

Петр, наверное, самый знаменитый из русских монархов: это и личность уникальная, и масштаб деятельности его огромен. Еще при жизни царь был увенчан славой, но и удостоен репутации Антихриста. Непрекращающиеся споры о значении петровских преобразований горячее всех иных аналогичных споров. Во всяком случае любой оценщик стоит перед необходимостью взвесить добро и зло этого царствования. Проблемы «прощать или не прощать» тут миновать невозможно. Вероятно, сторонники позитивной оценки составят большинство (но это не усмирит сторонников иной оценки).

Пушкин позитивную оценку царствованию Николая вынужден был давать авансом, в форме надежды. Поэт был доставлен в сопровождении фельдъегеря в Москву, где состоялась коронация нового царя, в царский дворец, где сразу состоялась продолжительная аудиенция. Вечером на балу царь сказал придворному, что он сегодня беседовал с умнейшим человеком в России. За что же поэт получил такую высочайшую оценку? Ю. М. Лотман выдвинул убедительную гипотезу. Значит, Пушкин высказал какую-то мысль, которая самому царю в голову не приходила, а ему очень понравилась. Вступая на трон, царь нуждался в какой-то внутренней опоре. Вероятно, Пушкин высказал те мысли, которые потом станут основными в «Стансах» – параллель с царствованием Петра.

Говорили об одном, но у царя и поэта цели оказались разными. Царю-лицедею оказалась очень кстати маска славного преобразователя, именно маска. Поэту хотелось видеть деяние:

Семейным сходством будь же горд;

Во всем будь пращуру подобен:

Как он, неутомим и тверд,

И памятью, как он незлобен.

Думается, ради последнего напутствия писалось и все стихотворение. Концовка содержала просьбу об амнистии декабристов. Но у Николая память оказалась злобная.

На аудиенции царь объявил, что сам будет цензором пушкинских произведений. Первое деловое обращение к царю поэта обнадежило. Он писал М. П. Погодину: «Победа, победа! “Фауста” царь пропустил, кроме двух стихов: Да модная болезнь, она Недавно вам подарена. Скажите это господину <цензору И. М. Снегиреву>, который вопрошал нас, как мы смели представить пред очи его высокородия такие стихи! Покажите ему это письмо и попросите его высокородие от моего имени впредь быть учтивее и снисходительнее». В эпизоде царь оказался великодушнее своего чиновника. Тяжкую руку великодержавного цензора поэту еще предстоит почувствовать.

Желаемое и действительное не совпадало, контрастировало. Из этого противоречия неизбежно вытекают колебания в оценке ситуации. 5 ноября 1830 года поэт, одобряя приезд царя в холерную Москву, пишет Вяземскому: «Каков государь? молодец! того и глади, что наших каторжников простит – дай бог ему здоровье». 28 ноября в проекте предисловия к последним главам Пушкин считается с вероятностью дать окончание романа в стихах не для печати.

Многовариантность (в рамках единого замысла) финала «Евгения Онегина» и должна получить самое простое объяснение: судьбу финала романа необходимо связывать с оценкой Пушкиным политической ситуации. Ситуация была сложной, что и предопределило колебания поэта.