Пушкин и императрица. Тайная любовь

Никто из исследователей не обратил внимания на странное незнание русской «уездной» барышни, почему у нее – русская душа, и отчего (в противовес каким-то иным зимам), она полюбила именно русскую зиму?

Думаю, что «поэт действительности» спрятал в скобках русскую душу своей Татьяны, которая была иностранка по происхождению. К этому выводу приводит и пояснение автора к «Письму Татьяны Онегину»:

Она по-русски плохо знала,журналов наших не читалаи выражалася с трудомна языке своем родном.

«Итак, писала по-французски», – неожиданно заканчивает Пушкин загадку родного языка героини.

Структура стихов, их смысловая эластичность представляет собой сим-форическое выражение «разгадки к загадке», из которой следует, что «Татьяна» так долго жила в России, что начала уже забывать свой родной язык – то есть героиня романа была немкой по происхождению, как и все императрицы дома Романовых. «Елизавета писала исключительно на французском языке», – свидетельствует вел. князь Ник. Йцх., – «и стеснялась писать по-немецки, не имея в нем достаточной практики». («Империатрица Елизавета Алексеевна», т. 3, с. 392.) Отсюда известные автобиографические воспоминания об особенностях речи Той, с которой образован Татьяны милый Идеал:

Неправильный, небрежный лепет,

ошибки, выговор чужойпо-прежнему неизъяснимый трепетпроизведут во мне порой…(6, 67,115)

Итак, Пушкин предлагает перечесть строфы романа «Евгений Онегин» в контексте всего вьшеизложенного.

2. КАРТИНКА К «ЕВГЕНИЮ ОНЕГИНУ»

Прежде чем приступить к непосредственному чтению рукописи «Евгения Онегина», обратимся к стихам II главы романа, представляющим загадку для исследователей.

Мне было грустно, тяжко, больно.Но одолев меня в борьбе.Он сочетал меня невольно

Своей таинственной судьбе.(6, 280)

«Неясно, связан ли этот отрывок с Евгением Онегиным. См. варианты к «Демону»», – отсылают комментаторы приведенных стихов (6, 279). Смотрим варианты «Демона»:

В те дни, когда мне были новыВсе впечатленья бытия

(Сравним начало 8 главы «Евгения Онегина»: «В те дни, когда в садах лицея Я безмятежно расцветал…»)

И взоры дев, и шум дубровы,И ночью пенье соловья…Мое беспечное незнанье

Лукавый Демон возмутил.И он мое существованьеС своим навек соединил…

(Сравним: «Он сочетал меня невольно Своей таинственной судьбе», «Евгений Онегин».)

Он звал прекрасное мечтою,На жизнь насмешливо смотрел,И ничего во всей природеБлагославить он не хотел.

Как известно, Т. Цявловская отнесла образ «Демона» – к А. Раевскому. Но Пушкин ясно говорит, что встретился со своим «Демоном» не на Кавказе, не жил с ним в Крыму, а увидел его впервые тогда, когда поэту «были новы все впечатленья бытия», то есть в отроческие, лицейские годы, что подтверждает поэтика вариантов «Демона» и «Онегина»… Но почему Пушкин связывает образ «Демона» – с «Евгением»? Исследователи не отвечают на этот вопрос. А между тем вышеприведенный текст строфы XIV б): «Мне было грустно, тяжко, больно…» – идет после строфы XVI а) и является итогом «важных» споров между Ленским и Онегиным, касающихся и «венчанных» – то есть выдающихся произведений русских поэтов:

От важных исходя предметов,

Касался часто разговорИ русских иногда поэтов,И начинался новый спор…Владимир слушал как ЕвгенийВенчанных наших сочинений(вар.: Парнас достойных сочинений)Немилосердно поражал…

«Поэт внимал потупя взор», – читаем финальный стих (VI, 279). Иными словами, Онегин «поражал» как сочинения «кудрявого школьника» – Ленского, так и поэта Пушкина, – ибо автор пишет: «Мне было грустно, тяжко, больно». Таким образом, Евгений является «Демоном» одновременно и для поэта «Ленского», и для Пушкина!

Для уразумения этого тождества обратимся к известной «картинке» Пушкина к первой главе «Онегина», посланной брату Льву Пушкину в 1824 году. «Брат! найди быстрый и искусный карандаш… то же местоположение, та же сцена! Мне это нужно непременно», – настаивает поэт. (Напоминаем, что именно о первой главе Пушкин говорил: «О печати и думать нечего».)