Пушкин и императрица. Тайная любовь

[…] Потупя голову, в тоске ломая руки,Я в воплях изливал души пронзенной мукиИ горько сетовал, метаясь как больной«Что буду я творить? Что станется со мной? —

выделено курсивом в автографе.

И так я, сетуя, в свой дом пришел обратно,Мое смятенье всем было непонятно…Остался я один, метясь и воздыхаяПорою робкий взор повсюду обращаяКак раб, замысливший побег…(3, 2, 982)

Небезынтересно и то обстоятельство, что в лицейском стихотворении 1815 г. «Лицинию» – те же мысли:

Не лучше ль поскорей со градом распроститься…Среди разврата жить я боле не хочуНавек оставлю Рим: я людство ненавижу.

Формула предреченья гибели «Рима» – Петербурга 1815 г.: «И хлынут на тебя кипящею рекой» – войдет в 1833 г. в образ кипящей Невы, которая: «Как зверь остервенясь, на город хлынула…» (5, 451)

Где же здесь любовь к Петербургу? Пушкин любил совсем иные картины:

Везде вокруг меня лазурные картины…Где парус рыбарей… На злачных берегахБродящие стада, овины…Учуся в тишине блаженство находить,Желать не многого, добро боготворить… —

пишет Пушкин – «Тибулл» в «Деревне» 1819 г.

В стихотворении «Вновь я посетил» поэт противопоставляет «смиренные лачуги», убогий невод рыбака, «смиренный залив» Михайловского алчным берегам торгового и военного Петербурга:

Вот холм лесистый, над которым часто

Я сиживал один и гляделНа озеро…Ни тяжкие суда торговли алчной(ср.: «И заторгуем на просторе» – мечту Петра)Ни корабли – носители громовЕго кормой не рассекают водУ берегов его не видит путникНи гавани кипящей, ни скалыВенчанной башнями —(то есть Петропавловской крепости) —Залив смиренный. Через его неведомые водыПлывет рыбак и тянет за собой

Убогий невод – по брегам смиреннымРазбросаны лачуги…(3,2,1000)

Перед нами поэтические двойники дикой вольности: «неведомых вод», «бедного челна» рыбака, чухонских изб, разбросанных «здесь и там», мимо которых смотрел Петр, полный «великих дум» о городе-крепости, который он заложил «назло надменному соседу».

Вернемся к мыслям поэта на дороге из Москвы в Петербург. – «Петр I не любил Москвы, где на каждом шагу встречал воспоминания мятежей и казней…», – речь идет о бунте стрельцов, о том Пушкине, который «был четвертован за связь с царевной» (то есть с заговором Софьи) и как противоборство Петровой ненависти к Москве – в черновиках Вступления читаем пронзительные автобиографические строки:

И ты, Москва, венец земли родной,Москва, любовь страны родной,Глава страны, увенчанная златом,Склонилась в зависти немой…

В этих рукописных вариантах вновь звучит оппозиция «Сверчков» истории – Долгоруких, Репниных, «бесовскому болоту» – Петербургу, что подтверждают и мысли «Путешествия»: «Долгорукие чуть было не возвратили Москве своих государей, но смерть молодого Петра II снова утвердила за Петербургом его недавние права».

Итак, истина отношения Пушкина к Петербургу – в стихах 1828 г.

Город пышный, город бедныйДух неволи – стройный вид

Свод небес зелено-бледный,Скука, холод и гранит.

Отсюда и завершающие обвинения «Сверчка» – Пушкина тому, «чьей волей роковой под морем город основался».

Ужасен он в окрестной мгле… Не так ли ты, уздой железной Россию вздернул на дыбы.

Заметим, что в последних стихах Вступления:

Или взломав свой синий лед,Нева к морям его несетИ чуя вешни дни – ликует… —

Пушкин воспевает уже не «береговой гранит» Невы, а весенний, природный разлив ее берегов. Строки финала:

Красуйся град Петров и стойНеколебимо, как Россия,Да умирится же с тобойИ побежденная стихия —

думается, звучат двусмысленно, ибо поэма начинается с наводнения, то есть бунта «неумиренной стихии».