Пушкин. Изнанка роковой интриги

Пушкин не раз обращался к опыту Радищева, точнее к его антиопыту, ибо сам Радищев пострадал за прямолинейность высказываний. Пушкин решил последовать за Карамзиным и идти другим путем, компромиссным, но дающим возможность выжить, сохраниться и, таким образом, хотя б частично высказаться, то есть состояться при жизни. Может, именно потому он и критикует взгляды Радищева, чтобы тверже чувствовать свою правоту? Какой путь лучше, радищевский или этот, нам, пережившим советский тоталитаризм, легко обсуждать, но вряд ли мы найдем однозначный ответ. Трудность раздвоения сознания на «хочу» и «надо», на убеждения и «чего изволите», а далее на части: одно думаю, другое говорю, третье пишу, – не следует преувеличивать. Процесс этот одинаково хорошо освоен, особенно в политической области, и в России, и на Западе. Можно с грустью утверждать, что интеллигенция умеет гибко скользить по шкале между ложью и искренностью и всегда готова к приходу нацистов или большевиков. Печальный парадокс в том, что свобода, когда нечего прятать между строк и играть в прятки с властями, делает мозг писателя менее изощренным. Эзопов язык становится мертвым… до следующих запретов. К радости Эзопа, мы оживаем под топором.

Двоемыслие, двоеречие, мультиречие — термины условные, формальные, примитивизированные. Понятно, что речь интеллигентного человека (в том числе Пушкина) бездонна.

Одна и та же мысль подается по-разному в разных обстоятельствах и в разной упаковке (положительной, отчужденной, изощренной, упрощенной, смягченной, резкой, грубой, сомнительной, вообще отрицательной или даже нейтральной, близкой к истине). Остается невыясненным общий вопрос: разрушают ли эти компромиссы личность? Рискнем предположить, что ответ на поставленный выше вопрос, как это ни странно, будет отрицательным: ни двоемыслие, ни двоеречие, ни мультиречие цельности личности не вредят. Каким бы ни было давление извне, процесс определяется сознательным актом. Личность попадает в это состояние чаще всего не по своей воле, но, если обстоятельства меняются, мультиречием писатель переболевает, как корью или свинкой, хотя теоретически возможны после этих болезней осложнения. Больше того, представляется, что сложность задач подпитывала вдохновение Пушкина, рождая известный нам фейерверк мыслей.

1991

Пушкин, Сталин и другие поэты

Александр Сергеевич настолько популярен в России, что образованный человек знает поэта, его жену, друзей и врагов чуть ли не лучше, чем своих собственных жену, друзей и врагов, а возможно, и самого себя. Семейная трагедия классика давно стала нашей личной трагедией. Важность пушкинской фигуры для русской культуры привела к тому, что вот уже более полутора веков поэта используют в интересах не столько литературных, сколько политических. Пушкин давно на небе. А власти, партии, течения то и дело узурпируют право быть его толкователями на земле. Историческая трагедия Пушкина в том, что его превратили в идола, которому поклоняются, в икону, в монументы, в названия городов, улиц, библиотек, пароходов, причем реальный Пушкин плотно покрылся наслоениями грима. Другими словами, икона множество раз подменялась, сохраняя то же славное имя.

Разные роли пришлось играть Пушкину после смерти. Его объявляли то индивидуалистом, то коллективистом, то русским шеллингианцем, эпикурейцем или представителем школы натурфилософии, то истинным христианином или воинствующим атеистом, то масоном, то демократом, то монархистом. А еще – идеалистом, материалистом и даже историческим материалистом. Список (со ссылками на соответствующие труды) можно продолжить. По выражению Аполлона Григорьева, «Пушкин – это наше все». Или, как сказал о Пушкине Горький, «он у нас начало всех начал». Но один псалом дружно пелся властями всегда: Пушкин – олицетворение всемогущего русского духа, символ великой, единой и неделимой России, государственный поэт № 1.

Разумеется, такая фигура оказалась привлекательной для товарищей, пришедших к власти в 1917 году. Нигилистические призывы вроде «сбросим Пушкина с парохода современности» работали против самой новой власти, поэтому русских классиков стали сортировать по принципу полезности. Перед вербовкой на службу коммунизму дворянин Пушкин прошел чистку. Народный комиссар просвещения Анатолий Луначарский, богоискатель, марксист, бюрократ, дипломат и графоман, заявил, что «экзамен огненного порога, отделяющего буржуазный мир от первого периода мира социалистического, Пушкин безусловно выдержал и, по нашему мнению, выдержит до конца». И – «пока нам нужны помощники», – признался нарком, – Пушкину надлежит остаться «учителем пролетариев и крестьян»[390].