Пушкин: «Когда Потемкину в потемках…». По следам «Непричесанной биографии»

Выходит, тогда, год назад, Ризнич говорил правду. Его жена действительно была тяжело и даже смертельно больна. Но от чего умерла жизнерадостная двадцатитрехлетняя женщина? От болезни? Или, может быть, от какой-то другой причины? В Одессе в сообщение о смерти Амалии, известной своими любовными похождениями, не очень-то верили. Ходили слухи, что она скрылась с одним из своих любовников где-то в Италии.

Между тем – поразительная деталь – Пушкин еще осенью 1823 г., то есть за полтора года до того, пророчески писал о ее смерти:

Придет ужасный [час]… твои небесны очиПокроются, мой друг, туманом вечной ночи,Молчанье вечное твои сомкнет уста,Ты навсегда сойдешь в те мрачные места,Где прадедов твоих почиют мощи хладны…

(II, 296)

Откуда такое провидение? Ведь никому другому ничего подобного Пушкин никогда не предсказывал.

А еще через несколько лет Пушкин по существу обвинит Ивана Степановича в убийстве его жены Амалии.

Возможно, поэт был прав: уж слишком кстати для будущей карьеры ее супруга Ивана Ризнича была эта смерть.

Действительно, выдержав приличествующий по понятиям того времени минимальный срок по смерти Амалии, то есть немногим более года, он женился на Полине Ржевуской, представительнице влиятельного клана Ржевуских. Достаточно сказать, что отец Полины – граф Адам Ржевуский, был в то время предводителем Киевского губернского дворянства. И карьера Ивана Степановича быстро пошла в гору.

Получив в качестве приданого шесть тысяч червонцев, он вскоре после женитьбы стал управляющим Киевским банком и статским советником[58]. Для небогатого иммигранта совсем недурно!

Подозрения в причастности Ивана Степановича к смерти его супруги возникли у Пушкина лишь пять лет спустя – в 1830 г.

В стихотворении «Заклинание» поэт, обращаясь к мертвой Амалии, молит ее покинуть могилу, вернуться к нему («Ко мне, мой друг, сюда, сюда…») и здесь же неожиданно уточняет:

Зову тебя не для того,Чтоб укорять людей, чья злобаУбила друга моего…

(III, 246)

А в черновом варианте, где у Пушкина всегда всё выглядит гораздо более прозрачно, было:

Чтоб укорять того, чья злоба

Убила друга моего…

(III, 855 – курсив мой. – Л. А.)

Редкое, пожалуй, даже единственное в лирике Пушкина обвинение вполне конкретного лица…

Мысль эта не давала покоя Пушкину, и он повторяет свое обвинение в «Каменном госте» в реплике Дон Гуана, вспоминающего свою умершую возлюбленную Инезу – образ, явно навеянный воспоминанием об Амалии:

Дон Гуан (задумчиво).

Бедная Инеза! Ее уж нет! как я любил ее!

Лепорелло.

Инеза! – черноглазую… о, помню.Три месяца ухаживали выЗа ней; насилу-то помог Лукавый.

Дон Гуан.

В июле… ночью. Странную приятностьЯ находил в ее печальном взореИ помертвелых губах. Это странно.Ты, кажется, ее не находилКрасавицей. И точно, мало былоВ ней истинно прекрасного. Глаза,Одни глаза. Да взгляд… такого взглядаУж никогда я не встречал. А голосУ ней был тих и слаб – как у больной —Муж у нее был негодяй суровый,

Узнал я поздно… Бедная Инеза!..[59]

(VII, 139).

То, что Пушкин узнал обо всем в 1830 г., явствует, в частности, из исправлений, которые он внес в уже почти завершенный текст «Каменного гостя». Дошедший до нас текст датирован 4 ноября 1830 г. По всем признакам, это текст, который Пушкин переписал набело с какого-то не дошедшего до нас черновика, и, как это обыкновенно у него бывало, вносил сюда разного рода правку. Так вот, цитируемый отрывок выглядел первоначально так:

Лепорелло.

Инеза! – да, дочь мельника… о, помню…

…

Дон Гуан.

Отец ее был негодяй суровый,Узнал я после… Бедная Инеза…

(VII, 308)