Пушкин в Александровскую эпоху

(Издателю сочинений Пушкина не удалось однако ж пожертвованием двух эпитетов в определении личности Димитрия провести заметку о нем поэта вполне. Из печатного текста писем мы видим, что место, где находилось сравнение Димитрия с Генрихом IV, и где упоминалось имя Ксении, все-таки исключено из издания. В замен, объяснения издателя помогли пройти в печать бойким характеристикам личностей Шуйского, Марины Мнишек, Гаврилы Пушкина. Вместе с ними дозволены к обнародованию и все отрывочные фразы писем, начиная с заметки Грибоедова об Иове и кончая теми, которые видимо испугали цензора только словами, в них заключавшимися: plaisanteries, ind'ecences, scandale. Впрочем мы знаем по черновым оригиналам этих самих писем, с которыми публика ознакомилась недавно на Пушкинской выставке, что несколько фраз и незначительных заметок исключено было из них самим издателем, и по весьма понятным причинам. Как бы подействовала, например, на подозрительного судью добавочная фраза Пушкина к замечанию, что надо понимать намеки его трагедии, подобному тому, как это было необходимостью для «наших домашних безделушек Киева и Каменки» (comme dans nos sousoeuvres de Kiow et de Kamenka), или место, следовавшее за фразой: «Грибоедов не доволен был Иовом: И – справедливо. Патриарх был очень умным человеком, а я, по рассеянности, сделал из него простака («Le patriarche, il est vrai, 'etait un homme de beaucoup d'esprit, j'en ai fait un sot par distraction»). В то подозрительное и суровое время для печати они могли бы повлечь запрещение писем Пушкина о «Борисе Годунове» целиком, как произведений сомнительного духа и настроения. А письма эти, конечно, стоили сохранения: это драгоценный пример того, как история и ее главные лица отражаются в уме гениального художника.

III.

<

левая колонка>

Приговоры г. цензора

На стр. 104 (по рукописи), к исключению Пушкинского размышления:

«Искренно признаюсь, что я воспитан в страхе почтеннейшей публики, и что не вижу никакого стыда угождать ей и следовать духу времени. Это первое признание ведет к другому, более важному: так и быть, каюсь, что я в литературе скептик (чтоб не сказать хуже), и что все ее секты для меня равны, представляя каждая свою выгодную и невыгодную сторону. Обряды и формы должны ли суеверно порабощать литературную совесть?»

< правая колонка>

Объяснения издателя

Исключение этого места может быть только объяснено словами секты и обряды, употребленными тут невзначай, ибо само место относится к спору о классицизме и романтизме, в котором принял участие и Пушкин, помещено именно при описании этого спора и никакого отношения ни к чему другому не имеет. Об угождении вкусу публики упоминает Пушкин пространно, что публика наклонна к классицизму, и что нет никакого стыда для писатели подчиняться этому требованию. Другого смысла никакого тут и быть не может: так ясно, определенно все высказано. Если действительно слова: секты, обряды не терпимы в отрывке, то слово секты может быть заменено словами «партии» или «школы», а слово обряды словом «уставы» или «правила».

(Отрывок Пушкина был одобрен к печатанию без изменений, как знаем из печатного текста. Ирония предложения заменить одни невинные слова другими, столь же невинными, была почувствована и комитетом… Но какие мысли ходили в голове цензора, когда он указывал на это место, как на предосудительное?)

IV.

< левая колонка>