Пушкин в русской философской критике

И в то же время Пушкин, этот ясный и трезвый ум, этот могучий выразитель и твердый ценитель земной силы и человеческой мощи, почтительно и смиренно склонялся перед неизъяснимой тайной Божьей, превышающей все земное и человеческое. Но этот своеобразный мистицизм Пушкина был стыдливым: его религиозности было чуждо все показное и крикливое, все назойливое и чрезмерное. И о делах мира сего Пушкин знал, что всякая земная сила, всякая человеческая мощь сильна мерой и в меру собственного самоограничения и самообуздания. Ему в земных делах и оценках была чужда расслабленная, нездоровая чувствительность, и вместе с тем ему прямо претила пьяная чрезмерность, тот прославленный в настоящее время «максимализм», который родится в угаре и иссякает в похмелье…

Пушкин почитал предание и любил «генеалогию». Глядя «вперед без боязни», твердо и смело прозирая

в будущее, он спокойно и любовно озирал прошлое и в него погружался.

Вот почему Пушкин – первый и главный учитель для нашего времени, того трудного исторического перегона, на котором одни сами еще больны угаром и чрезмерностью, а другие являются жертвами и попутчиками чужого пьянства и похмелья. Конечно, в размышлениях и образах Пушкина мы должны искать не рецептов, а идей.

Эпоха русского возрождения, духовного, социального и государственного, должна начаться под знаком Силы и Ясности, Меры и Мерности, под знаком Петра Великого, просветленного художническим гением его великого певца Пушкина.

Белград, январь – февраль 1937 г.

Примечания

Первое издание книги, вышедшей в 1990 г. и тут же исчезнувшей с прилавков, страдало рядом погрешностей и упущений, которые мы постарались исправить в нынешнем, расширенном издании, куда вошли как новые статьи прежних авторов (С. Л. Франка, П. Б. Струве, В. И. Иванова, И. А. Ильина), так и новые авторские имена (В. В. Зеньковский, Ф. А. Степун, П. М. Бицилли, В. В. Вейдле, Г. А. Мейер). Что касается пополнившегося Приложения, то к нему отнесены материалы либо «вторичного», полемического свойства, вышедшие из литературной среды (каковым был отзыв В. Ф. Ходасевича на размышление С. Н. Булгакова о «жребии Пушкина»), либо вводные статьи (П. Б. Струве), либо эссе философского характера, в которых Пушкин послужил импульсом к развитию общей темы (эссе В. И. Иванова «Поэт и Чернь», где пушкинское стихотворение дало автору мотив для обсуждения его излюбленной идеи хорового начала), либо не философские по своему предмету, но принадлежащие руке философа очерки И. А. Ильина «Пушкин в жизни» и М. О. Гершензона «Чтение Пушкина»; последний текст, представляя собой «опыт медленного чтения», демонстрирует, несмотря на минимальный объем, тонкое постижение пушкинской детали.

Надо иметь в виду, что как при изложении фактов, так и при цитировании у наших авторов наличествуют неточности – и это вполне объяснимо по самому тогдашнему состоянию «науки о Пушкине». Они вынуждены были пользоваться текстами, не освобожденными еще от цензурных искажений и отражавших далекий от совершенства уровень современной им текстологии. В 1937 г., когда к столетней годовщине гибели поэта уже был опубликован основной корпус вошедших в сборник статей русского зарубежья, на его родине только-только начали выходить отдельные тома (второй, четвертый, шестой и тринадцатый) наиболее авторитетного на нынешний день шестнадцатитомного академического собрания его сочинений. Следует принять во внимание и житейские условия тех – а их здесь большинство, – кто попал в эмиграцию, где пишущий часто был лишен доступа к новым изданиям. А вышедшие в Париже и Берлине под эгидой Центрального Пушкинского комитета, штаба юбилейных торжеств Зарубежной России, – опять уже в разгар праздника – однотомники художественных произведений Пушкина под редакцией М. Л. Гофмана страдали формальным пониманием «канонического текста». Поэтому неудивительно, что для собранных нами авторов (как не специалистов-пушкинистов) еще характерен респект перед записками А. О. Смирновой, подготовленных ее дочерью и вышедших в конце века, аутентичность которых в научных кругах давно уже поставлена под сомнение.

За исключением принципиальных моментов, мы не брались приводить посредством комментирования работы философов в соответствие с сегодняшним состоянием пушкиноведения, однако мимо нарушений бесценного пушкинского текста пройти не смогли и каждый раз в противовес неточным поэтическим строкам старались приводить подлинные строки. Последние располагаются внизу страницы и помечены звездочками. Авторские же примечания, изначально располагавшиеся на этих местах, согласно новейшим типографским требованиям, выведены в конец каждой статьи и обозначены цифрами. В подстрочные примечания вынесены также названия цитируемых стихов, если на это нет никаких указаний в тексте или приводимые отрывки не содержат начальных строк стихотворения. (Так, к примеру, не даются ссылки на стихотворение «Андрей Шенье», поскольку в статье налицо первые его строки: «Меж тем, как изумленный мир…»)