Пустота

Он начал падать, мочиться под себя и кашлять во время еды. Жена Тамара по пару раз на день находила Григорьевича, лежащего то на огороде, то в сарае, то около туалета, то ещё где-нибудь. Подымала его сама, а когда не получалось, тащила к месту, где мужу было на что опереться. Синякам и ссадинам на его теле не было счёту. Болело всё. Вольная ходьба стала роскошью, которая редко удавалась. Ходунков он стыдился, поэтому пришлось одолжить у соседа костыли.

Хоть Григорьевич и ложился спать в подгузнике, но всё равно часто встречал утро в мокрой постели. А иногда и днём Тамара замечала у него пятно на штанах и просила надеть чистые, но он упрямо отворачивался и говорил, что там сухо.

Как-то раз младшая дочь Тоня сказала матери, что ей противно видеть этого обоссаного старика и она хочет приезжать на выходные, чтобы отдохнуть, а не нюхать мочу. Тамара удивилась и хотела выругать дочь, но ничего кроме «нельзя же так, он ведь твой отец» сказать не смогла. На что получила ответ: «Он мне не отец и никогда им не был». Затем падчерицы переселили Григорьевича в отдельную комнату с маленьким окошком, которая раньше использовалась как кладовая. Покупать машинку никто не собирался, а вручную постель стиралась редко, одежда тоже. Из-за этого, проходя мимо двери Григорьевича, падчерицы задерживали дыхание или прикрывали нос, чему и учили своих детей. А когда замечали, что дверь открыта, сразу же бежали и демонстративно захлопывали.

Чем старик заслужил такое отношение – неясно. Треть жизни он проработал ради них, ради новой семьи. Двадцать шесть лет назад умерла его первая жена, от которой родились Коля, Яна и Петя. А через год он встретил Тамару. Григорьевич нашёл в ней отраду, но потерял связь со своими детьми, общался только на расстоянии.

Прошло время, и он привык к новому дому, жене и падчерицам. Даже не смущался их полигамной семьи. У Тони и Вали по трое детей от одного мужика. Когда Вале было негде жить, она переехала к сестре и её мужу в трёхкомнатную квартиру. Тогда ещё хватало места всем. У Тони была только одна дочка. Общая крыша сблизила, и вскоре забеременела Валя, потом опять Тоня, опять Валя. Тоня, Валя, Тоня. Теперь глава семейства в старости от жажды не умрёт. Но это не точно.

В тесной комнатушке Григорьевич прожил недолго. Под давлением дочерей Тамара позвонила Пете и сказала, что она ложится на неделю в больницу, а на хозяйстве оставляет Тоню, но та с отцом не ладит, поэтому его нужно забрать. Петя возразил, мол, они с женой и сыном и так еле помещаются в однокомнатной квартире, а подаренный отцовский дом – недостроенный. Он предложил заменить Тоню, но Тамара не согласилась. Твердила, что ухаживать за утками может только её дочь. Петя же стоял на своём.

Не увидев никаких сдвигов, Тоня и Валя придумали матери врождённый порок сердца. Петю просто поставили в известность, что операция будет в такой-то день. Деваться ему было некуда.

В итоге Григорьевича перевезли к Яне, в дом, который ей остался от покойной матери. Старик не увидел в этом ничего странного. Дом он знал хорошо, так как прожил в нём свои лучшие годы. Только появилась одна проблема: кто будет сидеть возле отца? Петя работает в другом городе, Яна тоже. Коля хоть и живёт в селе, но сказал: «Я бы с радостью смотрел за отцом и даже взял его к себе, но мне некуда и некогда».

Пете пришлось просить помощи у тещи. Семёновна привозила на велосипеде еду три раза в день, помогала менять Григорьевичу подгузник и забирала к себе грязные вещи, чтобы постирать. Никаких запахов в доме не было, и старик был всегда чист. Оказывается, так можно, если захотеть.

Прошла неделя. Тоня сказала Пете, что мать остаётся в больнице ещё на две.

Семёновна продолжала ездить. По выходным наведывались Петя и Яна. Петя купал отца в летнем душе, брил, убирал в доме. Яна пила кофе в беседке, ходила к подругам и говорила давать отцу меньше жидкости, чтобы не промочил диван. Коля удосужился заглянуть всего раз. Привёз три котлеты и грудку творога.

Он сидел напротив отца и рассказывал о своих заботах. Вошла Семёновна, глянула на штаны Григорьевича и сказала:

– Так, сейчас будем менять памперс.

– Ну, – поднялся Коля, – мне пора. Если что – звоните.

– Мг, – кивнула Семёновна, и он ушёл.

Через пару дней Григорьевичу стало плохо. Он не мог встать с постели. Коля решил, что отец умирает и заставил всех собраться, дабы обсудить наследство.

– Смотрите, – сказала Яна, – тут всё просто. У нас есть пай, дом и трактор. Отец живёт у меня – значит пай мой. Дом уже давно подарен Пете. А трактор пусть забирает Коля.

Петя промолчал. Коля согласился. На следующий день Григорьевич гулял по двору.

Спустя три недели по селу пошёл слух, будто Тамара давным-давно дома. Стало ясно – забирать обратно Григорьевича не будут. Петя взял на подмогу жену и поехал выяснить, так ли это, а в случае чего забрать отцовские вещи и документы.

Тоня встретила их криками и матом:

– Вы чего?! Вы чего сюда явились?! Вас кто приглашал? Мам, выгони их! Идите! Идите на хуй!

– Мы за отца…