Путь

— Рассказать? — спросила Лиза и поглядела на Бо.

— Как хочешь! — самодовольно усмехнулась та.

— Короче говоря, у нас в «божедомке» раз в год, весной, за пару месяцев до конца учёбы проходил смотр. — Лулу отрыла крышечку чайника, поглядела внутрь и поставила завариваться дальше. — Со всей округи съезжались святые отцы, иереи да игумены, садились в зале, по иерархии, обычно, впереди самые тучные. Всё, как всегда: ученики на сцену выходят, класс за классом — кто поёт, кто пляшет, кто стихи рассказывает. Самодеятельность, в общем. А Бо тогда у нас отличница была, но игуменья Серафима её не любила…

— Мы тогда с парой девчонок увлекались естественными науками, наперекор настоятельнице, — вставила Бо пять копеек.

— Причём Бо ещё у меня на сектоведении отличницей была, — продолжила Лулу. — И вот, за несколько месяцев до смотра, Бо сообщила матушке Серафиме, что хочет выступить сольно и продекламировать отрывок из «Мудрости Соломона». Настоятельница насторожилась, но Бо добилась своего, на зубок выучила — у неё память такая была, лучше всех в «божедомке». Говорю же, она у нас на отлично училась.

Так вот, настал момент, когда приехали приглашённые, и даже епископ, представляешь? Никогда не приезжал, а тут целый епископ заявился. Началось представление: сначала прыгают маленькие, весь зал умиляется и хохочет. Потом постарше, читают стишки о родине и боге, а в конце — старшие: некоторые ещё дети, другие уже вполне себе созревающие девушки, как ты видел на нашем выпускном фото. Так вот, и тут выходит Бо. Это какой-то ужас! — Лулу, всплеснув руками, закрыла ладонями щёки. — Во-первых, она в шортах. Во-вторых, у неё вырез на груди. Гляжу, святые отцы стали переглядываться, нахмурились, заперешёптывались, но епископ ничего, молчит. Настоятельница вся побелела, хотела было согнать её со сцены, но тут Бо выкидывает длань и выдаёт что-то типа… Бо, я не помню уже… про что ты там говорила?

— Не помнишь? А я наизусть до сих пор помню, впрочем, и «Мудрости Соломона» тоже.

— Так что, ты сможешь рассказать, что ты там… э-э-э… это, как его, исполнила? Интересно! Расскажи, а? — откинулся на спинку кресла Аттал.

Бо усмехнулась, подумала, скинула с себя плед, оставшись в великолепном чёрном платье, встала в позу и вдохновенно продекламировала:

— Сегодня, братья и сестры, я расскажу вам о тех далёких временах, когда Римской империей правил император Тиберий. Тогда, больше двух тысяч лет назад, рабов, бунтовщиков и изменников было принято казнить страшной казнью — распятием — мучительной смертью для тысяч виновных и безвинных. В те времена, если раб убивал своего хозяина, то по решению суда казнили всех остальных рабов в доме, вне зависимости от их возраста и количества. Так юный Юлий Цезарь распял на крестах своих похитителей, а чуть позже его друг — Марк Красс прибил к крестам вдоль Аппиевой дороги шесть тысяч восставших рабов вместе с их славным вождём Спартаком.

Годы шли, но казнь через распятие оставалась неизменным жестоким атрибутом римского общества. Всех бунтовщиков рано или поздно ждал один конец: сначала тащить на себе тяжеленный патибулум — поперечную балку, а потом быть жестоко прибитым к самому кресту. Это делалось так: несчастному вбивали огромные железные гвозди в руки, отчего человек испытывал адскую боль. Потом прибивали ноги и водружали крест. Боль в руках моментально давала о себе знать, когда вес тела вгрызался в кровоточащую плоть ладоней. Чтобы приглушить боль, человек опирался на ноги, но в это время гвозди, пробившие ступни, взрезались в кости и мясо несчастного. Это мучение продолжалось часами или днями, кому как повезёт — иные бедолаги не могли умереть по два-три дня. Некоторым, из жалости, перебивали железным прутом голени, считалось, что после этого смерть наступала быстрее. Люди умирали от болевого шока, от жажды, от инфекций, да от чего угодно. Тяжёлая, мучительная смерть.

Так погиб и Иисус из Назарета. Ведь в то время Иудея была римской провинцией и подчинялась её законам, а управлял ею прокуратор империи Понтий Пилат. Он остался в веках не только как человек, приговоривший к казни сына божьего, но и как один из худших правителей провинций в истории. Понтий был алчен, жесток и безжалостен, он насиловал и оскорблял, грабил и убивал, его боялись враги, друзья и даже его собственная семья. Говорят, что иногда, в минуты милосердия, он любил не распинать, а вешать людей, ускоряя их гибель, и смотреть, как они болтают ногами, синея в петле. А Пилат в это время пил разбавленное вино, и хохотал, наблюдая за тем, как жизнь покидает бренные тела.

В связи с этим у меня вопрос ко всем присутствующим. Я сама на него не могу ответить, и потому мне становится страшно. Скажите, если бы во времена императора Тиберия и прокуратора Пилата людей вешали на виселице, а не распинали, то символом христианства сейчас была бы петля, а не крест?

*

— Слушай, ты чё, так ему и сказала? — пьяненько прошептала Луиза.

— Прямо так! — воскликнула Бо, закрываясь рукой от веток, возникающих из темноты.