Путь из детства. Эхо одного тире

И, торопясь, в лифт заскакивают трое мужчин. На них аккуратная черная форма, блестящие сапоги, черные фуражки с задранной спереди тульей, отмеченной каким-то значком. У того, кто стоял ближе к нам, на руке выше локтя красная широкая повязка с белым кружком, в котором корчится какой-то странный, похожий на паука, черный знак.

Двери закрылись, лифт поехал вверх, тяжелая дедовская рука легла мне на плечо и придвинула меня вплотную к деду.

Наши попутчики, поглядывая на нас, вежливо улыбались, переговариваясь.

Когда вышли из лифта, я спросил деда, кто такие это были.

— Фашисты, — ответил дед и разъяснять мне ничего не стал.

А зимой 41-го года, как рассказал мне отец, к нему в комнату ворвался дед с газетой «Правда» в руках.

— Смотри, смотри, кого назначили! — кричал дед, тыча пальцем в газетный лист. — Какое лицо! Теперь мы победим!

В «Правде» был напечатан портрет Георгия Константиновича Жукова. Молодец мой дед! Он не ошибся.

У всех людей в жизни есть веха, от которой отсчитывается время.

В жизни поколения моих родителей отсчет времени обозначался так: «до войны» и «после войны».

Люди как бы прожили две различных жизни. Одна кончалась войной. Другая родилась с миром, с победой. А между этими жизнями — война.

И хотя мой отец Боря Ливанов в 16 лет сбежал из дома, чтобы вступить добровольцем в Красную армию, воюющую в Туркестане с басмачами, хотя участвовал в ночной кавалерийской атаке, когда было разгромлено войско Ибрагим-бека, эта война все равно воспринималась им, романтическим юнцом, как пусть смертельно опасное, но все же приключение.

Поколение наших бабушек и дедушек всей своей жизнью было подготовлено к военным потрясениям. Они пережили и хранили память о трех войнах. Первой мировой, Гражданской и финской. Их жизненный опыт был накрепко прошит кровавой ниткой военных испытаний.

А мы, дети, родившиеся всего за несколько лет до Великой Отечественной войны?

Вспоминая годы войны, я с благодарностью приму помощь моей мамы. Она писала: «Война. Всем детям театра в обязательном порядке предложена эвакуация в Мордовию. Наташе — 9, а Васе — 5 лет. Василий Васильевич Каменский звал к нему на Урал: около Перми, станция Силва, село Троицкое. В первый раз, когда Вася появился там среди местных мальчишек, я увидела в окно, как они его щиплют, зажимают локтями. Потом он им что-то сказал — и дальше было видно, что они его приняли.

— Васечка, молодец, как ты быстро подружился с мальчиками. О чем они тебя спросили?

— «Как тебя звать?» — «Вася», — ответил я.

— Ах, вот в чем дело.

В селе Троицкое уже много лет всех называли Василиями — в честь Каменского.

Однажды Василий Васильевич пригласил из Перми какого-то пожилого человека. Тому все в доме и вокруг понравилось.

— Василий Васильевич, а как зовут твоего сына?

— Василий Васильевич.

— А твоего гостя Бучинского?

— Василий Васильевич.

Приезжий помрачнел вдруг. А когда во двор вошел местный учитель и Каменский закричал ему в окно: «Василий Васильевич, зайди в дом», этот приезжий сказал:

— Стар я, милый, чтобы так надо мной насмехаться. Не бывает, чтобы все были Василиями, да еще Васильевичами.

И уехал обратно в Пермь».

Василий Васильевич Каменский был личностью уникальной. Прежде чем прославиться как поэт, он занял достойное место среди первых русских авиаторов. Принимал участие как пилот в показательных выступлениях в Европе.

Именно Каменский утвердил в нашем языке слово «самолет». До этого говорили «аэроплан».

В одном из заграничных показательных полетов в мае 1912 года самолет, пилотируемый Каменским, потерпел катастрофу.

В газетах писали: «Погиб знаменитый летчик и талантливый поэт В. Каменский». Но Василий Васильевич чудом уцелел и, вылечившись, продолжал летать.

Весной 1913 года Каменский сконструировал первый в России «глисер», названный «Русский аэроход», и сам удачно провел его испытания на реке Каме. Но, несмотря на великолепные ходовые и скоростные качества новой машины, разрекламированной в журнальной прессе, производством нового «глисера» никто не заинтересовался. Каменский, как он сам писал, пережил «отчаянное разочарование».

Дальнейшую судьбу изобретателя «глисера» решила его давняя дружба с поэтом и художником Давидом Бурлюком.

Бурлюк основал новое направление в русском искусстве, в поэзии и живописи — футуризм. Получив письмо с приглашением как можно скорее присоединиться к группе поэтов-футуристов, Каменский приехал в Москву. В его поэтическом багаже была написанная им поэма «Степан Разин», которая сразу же была высоко оценена его единомышленниками из окружения Бурлюка.

Среди поэтов-футуристов, таких как Хлебников, Крученых, Северянин, сразу же выделилось совсем молодое дарование — Владимир Маяковский, которому Бурлюк пророчил гениальное будущее.

Поэты-футуристы стали разъезжать с концертами по всей России, пропагандируя свое новое искусство. Неизменно на всех концертах выступала неразлучная троица: Бурлюк, Маяковский, Каменский.