Путь из детства. Эхо одного тире

Каменский вспоминает одно из таких выступлений, когда к набиравшей популярность троице присоединился уже знаменитый Игорь Северянин. Футуристический характер выступления внешне был обозначен концертным роялем, подвешенным на канатах над сценой.

Выступления футуристов принимались публикой неоднозначно, и реакция зала, особенно во время первых концертов, носила скандальный характер. Но постепенно, в основном благодаря таланту и остроумию Маяковского, умевшего победно вести диалоги со зрителями, у поэтов образовались горячие поклонники, особенно среди молодежи.

С приходом советской власти ни Каменский, ни Маяковский, поэзию которых признавали революционной, не пострадали. В своем поэтическом творчестве они оба отошли от футуристических приемов и впоследствии стали членами Союза советских писателей.

Такие стихи Каменского, как «Танго с коровами», остались в прошлом.

Поэт стал тяготеть к народному эпосу. В начале 30-х годов его поэмы — «Емельян Пугачев», «Степан Разин», «Иван Болотников», великолепно оформленные, издавались большими тиражами.

В Москве Василий Васильевич бывал долгими наездами, как он говорил, «за гонорарами».

Помню его, неизменно одетого, как капитан речного судна: форменный синий китель и фуражка с белым верхом.

Говорили, что у родителей поэта было собственное речное пароходство на реке Каме. И постоянным его местом жительства оставался дом в селе Троицком, под Пермью, куда мы и добрались с мамой и сестрой Наташей.

Моя мама вспоминала:

«Дом стоял на краю села. Дальше был лес, прекрасный уральский лес с множеством грибов, земляникой, необычайного размера, формы и вкуса, а малину женщины носили ведрами на коромысле. Собрать малину — это значило поставить под куст ведро и встряхнуть — малина осыпалась. Они сушили ее на зиму, ссыпая в обыкновенные мешки. Пироги с малиной — это специалитет тех мест. Еще шанечки с картошкой и жареным луком. Рыба всевозможная, много судаков. Уха сибирская из разной рыбы. Пироги с рыбой».

В доме Каменского жили три собаки. И самой любимой была Лайма — благородный английский сеттер. Василий Васильевич, страстный охотник, рассказывал:

— Мы с Лаймой выходим из дома еще затемно. Идем в сумеречном тумане, Лайма оставляет за собой темную полосу, прокладывая путь в высокой росистой траве. И вот начинают пробиваться первые лучи солнца. Серая пелена тумана начинает розоветь, поднимается от земли. Сначала трава оживает разноцветьем, потом из-под завесы тумана возникают зеленые лапы елей. И вот уж перекликаются птичьи голоса. Солнечные лучи все ярче, туман становится золотистым, он тает, открывая глазам умытый росой утренний пейзаж. Какая красота! Так хочется с кем-нибудь поделиться охватившим душу восторгом.

— Лайма! — говорю я шепотом.

Она останавливается, поворачивает ко мне голову. И тоже шепотом:

— Что, Василий Васильевич?

Село называлось Троицкое в честь церкви Святой Троицы. Я помню вид этой церкви. Она стояла, заколоченная отсыревшими и почерневшими от дождей досками, с ободранной побелкой, со сбитыми куполами. От дома Каменского ее отделяла сельская площадь.

Из воспоминаний моей мамы:

«На площади перед домом съезжались с окрестных деревень призванные в армию.

Семьи их провожали в повозках, запряженных лошадьми. Иногда люди оставались ночевать тут же, на площади.

Бабы голосили. Каменский разговаривал с ними, утешал, играл на баяне.

Жили мы так до осени. Началась грязь, рано темнело, электричество выключили. В селе перестали продавать яйца, молоко, картошку. Рыбной ловлей уже никто не занимался. А сводки с фронта приходили трагические».

Письма от отца перестали приходить.

Раз в несколько дней на сельской конюшне запрягали лошадь и отправлялись на телеге в Пермь за почтой (почту в Троицкое уже не доставляли) и еще по каким-то сельским нуждам. Моя мама каждый раз пользовалась такой оказией, чтобы попытаться через военного коменданта в Перми дозвониться по военной связи до Московского Художественного театра, узнать об отце и о возможном переезде театра из Москвы. Меня мама брала с собой в эти поездки.

Я вижу самого себя как бы со стороны, маленького, сидящего в телеге поверх тугих неподвижных мешков между матерью моей и возчиком.

Телега эта, как мне кажется, переезжает через огромное, выпуклое, розовое небо, которое должно где-то там, за синей густой полосой у края земли, оборваться, закруглиться, окончиться чем-то неизвестным мне, невыносимо манящим и волнующим до бесчувствия.

И только теперь я догадываюсь, что там, за синей полосой ждала меня моя предстоящая жизнь. А тогда в мире была война.

Узнав, что театр в скором времени должен переехать в Свердловск, мама решила отправиться с нами туда. Путешествие поездом до Свердловска завершилось благополучно. Нас поселили в гостинице «Большой Урал» в узком маленьком номере, под крышей, в котором умещалась одна кровать, маленький столик и стул. Да еще у самой двери к стене притиснули какой-то диванчик от старинного гарнитура, на котором смогла спать Наташа. А мы с мамой — на кровати. Это оказалось нашим первым посещением Свердловска.