Путь к социализму: пройденный и непройденный. От Октябрьской революции к тупику «перестройки»

Как и любые разновидности бонапартизма, советский был основан на лавировании между противоположными интересами классов и социальных слоев — в данном случае между интересами разросшегося слоя бюрократии и трудящихся классов (как рабочих, так и крестьян). Своеобразие советского бонапартизма заключалось в том, что здесь бюрократия не только превращалась в арбитра борющихся классов, стоя как бы над ними, а на деле достигая компромисса между ними, но в пользу одной из сторон. Она сама была одной из сторон компромисса и арбитром в своем собственном деле. Это было бы невозможно, если бы в советском строе не действовали некоторое время механизмы самоограничения бюрократии, степень которого не стоит преувеличивать, но которое было реальным фактом, на котором только и могла основываться мобилизующая роль бюрократии в деле модернизации[723]

. Это самоограничение, вместе с успехами модернизации, постепенно стало все больше и больше предаваться забвению, и на бюрократию к середине 30-х гг. закапал золотой дождичек строго отмеренных привилегий — одновременно с радикальной кровавой чисткой ее от носителей старых большевистских традиций.

Победа сталинской линии не была простым следствием объективно более прагматического решения проблемы перспектив развития СССР. Это решение было чревато серьезными идейными, политическими и социальными конфликтами. Ведь программы его противников также не были ошибочными от начала до конца, и содержали в себе рациональные элементы, от которых Сталин во многом отказался.

Программа Бухарина не могла быть надежной основой для строительства социализма, не решая вопрос о социально-политических последствиях хозяйственного подъема буржуазных и мелкобуржуазных слоев. Однако содержавшиеся в ней стремление к поддержанию баланса экономических интересов между пролетариатом и крестьянством, и в связи с этим — выбор экономически сбалансированных темпов индустриализации, и опора на принципы добровольности и экономической заинтересованности в деле кооперирования крестьянства, были вполне рациональными. Программа Троцкого переоценивала готовность тогдашнего капитализма даже в наиболее развитых странах к социалистической революции. Да и Делавшийся в ней чересчур оптимистичный упор на инициативу и самодеятельность рабочего класса и необходимую для этого политическую демократию вряд ли мог вполне реализоваться на деле и уже в 30-е годы привести страну к подлинному социализму. Однако то, что было реально осуществимо из этой установки, все же могло бы послужить важным фактором большей устойчивости и гибкости советского строя, его способности к дальнейшей прогрессивной эволюции. По своему объективному смыслу именно эта программа могла заложить основы для последующей эволюции советского строя в сторону действительного социализма (по мере накопления необходимых социально-экономических и социально-культурных предпосылок и изменения международных условий).

Однако Сталин, выражая в первую очередь интересы бюрократии, не мог принимать таких установок. Более того, по своим личным качествам он был достойным представителем того социального слоя, интересы которого выражал. Неглупый и начитанный, обладавший прекрасной памятью, способный быстро учиться и вникать в довольно сложные практические вопросы, он умел также быстро реагировать на изменявшиеся обстоятельства общественной жизни, и был мастером политической интриги, обладал упорством в достижении цели, умел располагать к себе людей. В тоже время Сталин отличался маниакальной подозрительностью и злопамятностью, был склонен к упрощенчеству в области теории и практически полностью неспособен к глубокому проникновению в наиболее фундаментальные теоретические дисциплины. Теория никогда не была для него руководством к действию, а служила лишь идеологическому оформлению принимаемых политических решений. Однако некоторые постулаты марксизма (нередко в своеобразной интерпретации) Сталин воспринимал как полезные и действенные принципы, необходимые для руководства государством и массами, а потому и превращавшиеся для него в обязательные догмы.

Разумеется, такой подход сталкивал Сталина с представителями как правой, так и левой оппозиции, обладавшими значительным авторитетом в партии, а потенциально — и с большинством представителей старой партийной гвардии, которые могли расценить действия Сталина как предательство идеалов революции. Субъективно это было совсем не так, но по объективному смыслу ряда его действий соответствовало действительности — хотя линия Сталина, несомненно, содержала в себе значительную преемственность с исходной революционной программой (и без такой преемственности просто не могла быть реализована).