Не успела закрыться за Мултыхом дверь, как Месаксуди всплеснул руками и заговорил, оборачиваясь к генералу:
— Я не могу на это смотреть! Как может так испортиться человек?! Ему ведь все нипочем. Родная мать стала бояться его… Что делается с людьми! Чем это кончится?
— Ничего не поделаешь, голубчик Петр Константинович, времена жестокие, — отвечал уныло генерал. — Георгий прошел Ледяной поход, участник многих боев. Героический офицер! А пьет он! — и генерал развел руками. — Да… знаешь, у него уж очень тяжелая и грязная работа.
— Но какие слухи ходят о нем! Говорят о нем как об ужасном вымогателе. Его казаки пьянствуют в деревнях, грабят, насилуют… Ведь это же увеличивает ненависть к нам! Так нельзя…
— Что поделаешь! — и генерал снова развел руками. — Об этом известно самому Деникину.
— Ну и что же?
— Антон Иванович мне сказал: «Это же казаки. Запретить — значит убить в них боеспособность».
— Ох, как это плохо! — воскликнул Месаксуди. — Как не понимать, что все это зло обернется против нас! Это же опасно!
— Не надо нервничать, Петр Константинович. Конечно, нехорошо. Но надо набраться терпения. Терпение и кротость — вот наш девиз… Вы ведь этому, кажется, учите своих рабочих?
— Не действует. Они наглеют.
— Вот видите! А вы сердитесь на контрразведку…
В доме Крылова со дня ареста Олега начался разлад. Ирина поссорилась со старшим братом, объявив ему, что она считает его виноватым в аресте Олега. Она обвинила брата и в том, что по его настоянию они бросили Петроград и теперь живут в нужде. Эта ссора вынудила брата оставить дом и поселиться в казенной комнате возле казарм, где находился его батальон.
Отец сначала подсмеивался над тем, что сына прихватили в руки каратели, предполагая, что произошло недоразумение и оно, пожалуй, на пользу Олегу — собьет немного студенческий пыл и образумит его.
Ирина заявила отцу, что она будет устраивать свою жизнь самостоятельно. Она решила идти работать в городскую больницу, к хирургу Токаренко.
— Да, с этим грубым человеком тебе только и работать. Он твоего знакомого вышвырнул и тебя так же вышвырнет. Грубый человек, безбожник! У него, как у большевиков, все равные. Нет, нет, с этим самодуром я тебе не позволю работать! Ты у него наберешься дурного духа и будешь похожа на Олега. Хватит с меня одного бунтаря!
— Нет, папа. Я решила твердо: иду работать в больницу.
— А-а… постой, постой! — воскликнул профессор, вытягивая свои толстые губы. — А как же твой жених? Как посмотрит Петр Константинович?
— А что он мне? Я хочу быть самостоятельной в жизни. Хочу жить своим трудом.
— Отблагодарили! Учил, воспитывал, а они… извольте, — бросают стариков.
— Я никуда не ухожу. Что ты, папа! Я ни на минуту не оставлю тебя с мамой. Но я хочу быть независимой и самостоятельной в жизни.
— Вот-вот, точь-в-точь Олег! Он тоже самостоятельный… И всё на мою седую, старую голову. Поди, как хорошо! Сын профессора — и в тюрьме! А? Каково? Профессор Крылов взят под подозрение! Сын его — коммунист. Бог ты мой! Бог ты мой! — восклицал в отчаянии старик. — Правильно, к Мултыху его, балбеса такого! Он ему поставит мозги на место.
— Папа, молчи! Умоляю! — просила Ирина, останавливая отца. — Мултых — палач!
— Что? Не смей возражать отцу! Мултых — дворянин! Выходит, и старший брат твой — палач?
— Если брат будет убивать невинных людей, то и он палач… Я отрекусь от него!..
— Ирина! Да ты с ума сошла! Что ты говоришь? Опомнись! — простонал отец. — Ты говоришь, как Олег!..
— У меня есть свой разум, папа. Но Олег прав! — не уступала Ирина. — А неправ ты. Белые — безумная кучка дворян и помещиков. Что у тебя общего с ними? Наука для народа, папа, а они?
— Хорошо-с!.. В чем же я неправ? — спросил отец.
— Во многом. Ты только не хочешь понять или просто упрямишься. Довольно того, что ты нас затащил сюда. Может, все это и случилось только из-за твоего упрямства. Олег прав, когда говорит, что ты теряешь все — и семью и науку — ради каких-то своих старых принципов. Олег видит, куда идет жизнь. Я многое обдумала, о чем он говорил. Он у нас в семье самый светлый ум, и я прошу, папа: иди проси Гагарина, проси всех, вырви Олега из рук этих страшных людей. Я боюсь за него: он вспыльчивый, прямой, а Мултых… изверг. Я уже говорила тебе — там безумствовала свора белых офицеров. Но скажи, скажи мне: разве бы ты не протестовал против такого разбоя? Я думала, все здравые люди, а тем более интеллигенция, должны протестовать! Олег ни в чем не виноват! Прошу тебя, иди скорее, иди сам к Гагарину и хлопочи за него!
Старик резко отмахнулся и забегал по комнате.
Передачу для Олега все еще принимали. Но к нему на свидание не пускали, будто бы потому, что допуск родных не разрешен до окончания следствия.
Так продолжалось месяц. Это начало волновать отца. Сын его, офицер, также не мог ничего узнать о брате.
Ирина снова обратилась к Месаксуди, как самому влиятельному лицу в городе.
Месаксуди с охотой взялся хлопотать об Олеге. Ему хотелось помочь Ирине и этим воспользоваться, наладить с ней отношения, которые стали заметно холодными.