Путь к свободе

— Выслушайте нас от лица заложников и от лица всего города, — сказал он дрожащим голосом. — Мы пришли поговорить с вами о судьбах сотен и тысяч людей…

Горбылевский спокойно осмотрел всех делегатов.

— Прежде всего вопрос! — попросил Литкин.

— Слушаю.

— Живы ли еще полковник Коняев и женщины?

— Все здравствуют и чувствуют себя великолепно, — с ядовитой усмешкой сказал Горбылевский.

Литкин изложил цель своего приезда и вручил пакеты от генерала Губатова и начальника контрразведки капитана Цыценко. Первый обещал мир, при условии освобождения офицеров, другой в категорической форме требовал освободить всех офицеров. В случае отказа, писал Цыценко, завтра в одиннадцать часов дня будут расстреляны все заложники.

Горбылевский быстро прочитывал бумаги и передавал их Бардину, Савельеву и Колдобе. Потом, подступив вплотную к Литкину, заявил:

— До чего довели ваши песенки! Теперь вы еще раз доказали свою подлость и подытожили свое предательство! Скажите: чем вы отличаетесь от эсера Войданова, который завершает свою политическую деятельность тем, что орудует с вооруженными убийцами, открыто уничтожает рабочий класс и крестьянство? Вы вот, Литкин, почему вы не пошли выручать арестованных, брошенных в крепость, не взяли за горло генералов и их палачей, чтобы освободить невинных людей? Почему вы пришли сюда выручать палачей рабочего класса? Испугались, чтобы вас не посадили в тюрьму? Спасаете свою шкуру?..

Литкин опустил голову, губы его вздрагивали.

— Мы пришли выручать их во имя спасения рабочих. А кто прав, кто виноват — скрыто за мглой революции… Арестованные рабочие и крестьяне каждую минуту могут быть расстреляны, — сказал Литкин с мольбой в голосе. — Мы вас умоляем выпустить офицеров, дабы избежать пролития крови мирных и ни в чем не повинных граждан… Поймите: профсоюзы, дума и другие организации и учреждения в тяжелом, безвыходном положении… От вас зависит спасение жизни тысяч людей… судьба города… Пушки англичан наведены на город… Он превратится в груду развалин… Если вы откажетесь освободить полковника Коняева…

— Это за одного палача! — горячо воскликнул Бардин. — За палача, присланного истреблять народ… А ведь англичане пришли сюда, кажется, с «визитом вежливости»?

— Они будут расстреливать народ в белых перчатках, — зло дополнил Пастернаев.

Наступило молчание.

Горбылевский многозначительно посмотрел на делегацию.

— Придется вам подождать. Соберется народ — сам решит…

В это время в карьер спускался обоз. На телегах громоздились корзины, узлы, подушки, блестели самовары, голубели кастрюли. По сторонам шли мужчины, женщины, подростки. Некоторые женщины несли грудных детей. Обоз остановился. Петька Шумный и крестьянин с запыленной бородой подошли к Колдобе.

— Это беженцы-крестьяне, товарищ командир, — доложил Шумный, приставив по-военному винтовку к ноге.

— Мы бежим от белых… Крестьяне мы, — быстро пояснил старик, подходя к Колдобе. — Примите, Христа ради, нас, страдальцев… Надо разгрузиться…

— У них мертвые есть, — добавил Петька.

— Мертвые? Откуда же вы? — спросил Колдоба, внимательно всматриваясь в крестьянина.

— Бежим мы из-под самого перешейка. Там теперь белые всех изгоняют… Укрепляются там… А убитые… Это вот тут, недалеко, татары напали… Прямо по детишкам палили… Куда деваться?.. Что ж это делается на божьем свете?!

От обоза донеслось надрывное женское рыдание.

— Ой, миленькие, помогите… Сыночек, дитяточко мое…

— Должно, ищо умер кто-то, — промолвил крестьянин и заспешил к обозу.

Вызванные отрядный врач и санитары начали снимать с подвод убитых и раненых женщин, стариков и детей. Убитых положили в тени, одного подле другого. Родственники и знакомые падали перед покойниками на колени, целовали их руки, лица и надрывно плакали, причитали. Раненая, поседевшая молодая женщина на коленях отползла в сторону, держа на руках только что умершего двухлетнего мальчика. Не отрывая взгляда от раны, зияющей на его ключице, она покачивала бездыханное тело на руках, что-то напевала и все припадала к еще не остывшему тельцу, прижимала его к себе.

— Вот что делают с людьми те, кого вы пришли защищать, — сказал гневно Колдоба парламентерам. — Стыдились бы служить разбойникам!

— О чем с ними говорить! — резко бросил Горбылевский и направился к беженцам.

Высокий, еще молодой доктор, с потемневшим лицом, в белом с кровавыми пятнами халате, в тени обрыва осматривал раненых и показывал двум молоденьким сестрам, как бинтовать раны.

— А где моя мамочка? — спрашивала раненная в ножку девочка с соломенными подстриженными волосами. — Ой, боит, боит ножка… Мама, иди, иди-и же, боит!

Ее мать, крупная, дородная русская женщина, лежала среди мертвецов. Взор ее больших остекленевших глаз был устремлен к небу, и светлое лицо как будто улыбалось золотому облачку, пробегавшему над холмами.

2