Путь к свободе

Лестница эта пересекала прямой линией весь город и вела почти от моря до самой вершины горы Митридат. Она обрывалась недалеко от того места, где над отвесом горы возвышалась метеорологическая мачта с поперечной реей; на концах ее висели черные продолговатые полосы железа — знаки, определявшие направление ветров.

Теперь здесь белые собирались повесить этих одиннадцать рыбаков, заподозренных как агенты по снабжению партизан рыбой.

Горожане, рассыпавшись вдоль базарных корпусов, смотрели с сочувствием на приговоренных к смерти людей.

Площадь, улицы, тротуары были запружены народом. Среди толпы сновали вооруженные англичане и белогвардейцы.

Женщины, утирая слезы, смело подходили к арестованным и подавали им хлеб и брынзу. Рыбаки не могли воспользоваться пищей, у них были связаны руки, но они кивком головы выражали благодарность женщинам.

К смертникам подошли английские и белые офицеры, несколько солдат. Они принесли с собой чемодан, из которого тут же вынули продолговатые белые дощечки и стали вешать их на спины арестованным.

Черные буквы на дощечках гласили: «За связь с красными — смерть».

Арестованных намеренно остановили на людном месте.

Когда конвою была отдана команда отвести приговоренных на место казни, послышался громкий, несколько хрипловатый голос:

— Ермолай Николаевич, что же это?

Вслед за этим из толпы вышел старик с огромной белой бородой, в круглой черной шапке, из-под которой свисали седые космы.

— Березко! Атаман Березко! — послышались в толпе голоса.

Мартын Федорович остановился, поднял голову и спросил: — Ермолай, что случилось?

Ермолай, огромного роста рыбак, попытался было что-то ответить, но не смог, он только покачал старой своей головой.

Англичанин толкнул его прикладом в плечо, и он зашагал вместе с другими.

Большая толпа двинулась за смертниками к лестнице.

Березко, окаменев, смотрел вслед рыбакам.

— Ага, Ермолай партизан была. Я это карашо знаем. Ха-ха! Все, кто был каменоломни, смерть получит.

Березко отшатнулся и впился широко раскрытыми глазами в лицо Асана-оглы — старшего рабочего Абдуллы.

— Асан? Што это значит?

— Кто послушал большевик, капут будет… Смерть будет… И дети их резим! Твоя понимает?

Березко опустил глаза, прикрыл их отяжелевшими веками, потом метнул гневный взгляд на Асана-оглы.

— Предатель! — И, сжав кулаки, бросился на него.

Но Асан-оглы ловко отскочил в сторону, побежал в толпу и скрылся в ней…

2

Солнце золотило своим теплым сиянием гладкие ступени лестницы, белые домики, лепившиеся по ее сторонам, и зеленую листву деревьев, наклонившихся почти до самых гранитных перил, из-за которых кое-где выглядывали робкие лица мальчишек, собравшихся поглядеть, как белые будут вести людей на казнь. А повыше, почти у самой вершины крутой лестницы, на большой площадке, прислонившись грудью к серому парапету, стоял полный молодой офицер в английской форме и смотрел вниз, откуда поднималось человек двадцать марковцев в черных мундирах, вооруженных английскими винтовками.

Окружив рыбаков, они, позвякивая оружием, вели их вверх по лестнице.

Позади маленькой тесной группкой шли плачущие женщины — близкие родственницы приговоренных. Плач и рыдания женщин разносились по всему склону. И никто, ни одна душа не подозревала, что появившийся наверху офицер, ожидающий приближения процессии, был секретарь подпольной большевистской ячейки Стасов. Он спокойно курил папиросу и ждал момента, чтобы выполнить свое решение — умереть или освободить смертников. Недалеко от него, на выступе лестницы, конвой загалдел и остановился. По-видимому, офицер конвоя, выступавший впереди, устал и решил отдохнуть.

Марковцы заговорили о чем-то, кивая на плачущих родственников, и принялись издеваться над старушкой, упавшей перед ними на колени с поднятым вверх бледным лицом и сложенными, как на молитве, руками: она просила пощадить ее единственного сына.

— Эй, старуха, давай плачь повеселее! — дразнил ее разухабистый рыжий унтер-офицер.

— Голубчики… прошу вас… Ради бога прошу… Не убивайте!.. О матерях ваших буду бога молить!

Унтер-офицер выругался. Солдаты захохотали.

Молодой рыбак с разбитой щекой, на которой засохли струйки крови, выпрямился и через головы солдат бросил:

— Мама! Не проси! Кого ты просишь? Это же звери.

Рыжий унтер-офицер подбежал к рыбаку и стегнул его по лицу резиновой плеткой.

— Не смеешь, скотина!

— Пли! — скомандовал офицер, шедший впереди.

Огромное тело рыбака распростерлось на глянцевитых камнях площадки, кровь хлынула из ран, затем тонкой струйкой побежала вниз по ступенькам лестницы.

Раненый поднялся вдруг на локтях, дернулся и окинул мутными, расширенными глазами товарищей, как бы прощаясь с ними, затем упал, стукнувшись крутым затылком о камень.

Мать поднялась с колен и застыла на месте. Она с ужасом смотрела на всех, как бы не понимая случившегося, затем бросилась к убитому сыну, по ее ноги подкосились, и она упала. Какая-то женщина помогла ей подняться, но она опять упала, проползла прямо по крови к еще трепетавшему телу сына и закричала надрывным голосом:

— Проклятые! Убийцы! Господи, покарай их!