Путь к женщине (сборник)

   Оба мужчины, а какая между ними колоссальная разница!

   Кто из них двоих лучше?

   И чем больше Ксения Дмитриевна присматривалась к Андрею и Гаше, тем сильнее чувствовала, что ей все нравилось в этих простых людях, даже то, что они за обедом брали с тарелок вареное мясо не вилками, а пальцами. В этом она тоже усматривала какую-то ихнюю, глубинную, неприкрашен­ную народную правду.

   Не беда, если эти люди не задаются большими целями. Зато они не раздираются и несбыточными мечтами.

   Они живут просто и реально, как просто и реально живет на земле все.

   За обедом у них были сегодня наваристые мясные щи, крутая гречневая каша с пережаренным в масле луком и ржа­ной хлеб.

   Ржаной хлеб! Как они его хорошо едят! Как они к нему по-особенному относятся! В каком он у них, чувствуется, боль­шом почете! Без ржаного хлеба они не сядут обедать. За обедом он идет у них в корню.

   В этом она видела все ту же великую мужицкую правду, верность земле.

   Они и породившая их земля составляют одно. А что пред­ставляет из себя она, их бывшая барыня? И каким путем по­черпнуть ей от них для себя хотя чуточку этой русской почвен­ной земляной силы? Каким образом выжать ей из себя, как воду из губки, всю старинную, насквозь пропитавшую ее гниль?

   -- Андрюша, -- заговорила Гаша с мужем о деле, когда все сели за жиденький чай с прозрачным вареньем из анто­новских яблок. -- Ты, понятно, знаешь, мы с тобой не раз об этом уже говорили, что я могла бы набирать по больницам гораздо больше заказов на белье, чем набираю сейчас. Но мне дети мешают, мне детей не на кого доверить. А без присмотра их тоже нельзя оставлять. Ксении Дмитриевне ну­жен угол, койка, где она могла бы ночевать, а нам нужен человек, такая женщина, которой можно было бы препоручить наших детей. Ты ничего не будешь иметь, если она у нас поживет несколько время и за это время присмотрит за на­шими детьми?

   -- Это временно, -- вставила со своего места Ксения Дмитриевна, сильно волнуясь. -- Это временно, -- еще раз повторила она. -- Пока я где-нибудь устроюсь.

   Андрей оторвал от блюдечка с чаем багровое в поту лицо, навел на кончик носа, как на мушку ружья, косящие во­внутрь глаза, что-то трудно проглотил или чем-то поперхнулся, должно быть слишком горячим кипятком, потом сказал:

   -- Что ж. Пущай, если хочет, остается у нас. Места у нас хватит, -- скользнул он неторопливо косыми глазами по полу. -- Тут еще душ десять положить можно.

   Только и всего сказал он. И сказав, тотчас же перестал думать об этом.

   Отнестись к этому "вопросу" проще, чем отнесся он, уже было нельзя.

   А Ксения Дмитриевна, пока дослушала до конца его "от­вет", чуть не умерла от разрыва сердца.

   Разрешил! Согласился! И как!

   И ей стоило невероятных усилий, чтобы не разрыдаться.

   Неужели еще сохранились такие люди, такие нравы?

   Вот она -- земля! Вот в чем сила земли!

   -- Значит, остаетесь у нас, -- прозвучал голос Гаши, очень довольной.

   Ксения Дмитриевна подняла на нее лицо, полное безмолв­ного восхищения Андреем.

   А глаза Гаши, казалось, говорили ей в ответ: "Вот видите, какой он у меня!"

   И с этой минуты бывшая госпожа осталась жить у своей бывшей горничной.

   Гаша, счастливая, что отныне у нее будет компания, немед­ленно бросилась отводить Ксении Дмитриевне место, уютный уголок за платьевым гардеробом, принялась стелить для нее постель на длинном, похожем на мучной ларь сундуке, под око­ванной крышкой которого хранились ее и Андрея богатства...

   Чрезмерное обилие резких впечатлений, несколько пре­дыдущих бессонных ночей и непривычная, хотя и мягко постланная постель сделали то, что Ксения Дмитриевна с вечера долго не могла уснуть. Обрывки каких-то ненужных мыслей сами со­бой лезли ей в голову, волновали ее, разгоняли сон... Голодный 1921 год... Она, больная сыпным тифом, почти умирающая, без сознания, лежит в Харькове, в постели... Геннадий Павлович не отходит от нее, ночей не спит, изо всех сил старается спасти ей жизнь, рискует сам заразиться и умереть...

   Горло Ксении Дмитриевны сдавили спазмы, и, сотрясаясь на крышке сундука, она разразилась в темноте за гардеробом истерическим плачем.

   -- Это ничего, это хорошо, поплачьте, поплачьте, -- успокаи­вала ее прибежавшая к ней Гаша, в одной сорочке, босая, с распущенными по плечам золотистыми волосами, усевшись на сундуке. -- Слезы дают женщине облегчение, это я по себе знаю. Вы думаете, мне не приходится плакать? И-эх, Ксения Дмитриевна! Дорогая моя! Наше дело женское, и если мы, жен­щины, друг дружку не пожалеем, то кто нас пожалеет?

   Голос ее сорвался, она припала головой с распущенными волосами к изголовью Ксении Дмитриевны, и к бурному рыда­нию одной женщины присоединилось рыдание другой.

   Часы пробили пять.

   В высоких окнах зеленовато серел московский рассвет.

   Из спальной комнаты доносилось могучее храпение Анд­рея. И казалось, что это спит и храпит всей своей объемистой утробой сама земля.

VI

   Чтобы отвлечь мысли от Геннадия Павловича, не сжигать себя любовью к нему, не терзаться ревностью, Ксения Дмитри­евна, живя у Гаши, старалась как можно больше взваливать на себя домашней работы.