Путь королей

Хлеб приобрели в тайленской пекарне, и это означало, что он был пышным и коричневым. А поскольку Кабзал был ревнителем, не имело значения, что варенье считалось женской едой, — они могли им насладиться вместе. Шаллан следила, как он режет хлеб. В услужении у ее отца были сплошь строгие престарелые ревнители, мужчины и женщины с суровыми взглядами, не терпевшие детских шалостей. Она и не думала, что религиозные ордена могут привлекать молодых людей вроде Кабзала.

На протяжении последних недель она не раз ловила себя на таких мыслях о нем, которых следовало бы избегать.

— Думала ли ты о том, — спросил он, — какое мнение могут составить люди о тебе, узнав про любовь к варенью из симники?

— Не думала, что предпочтения в вареньях столь важны.

— Кое-кто изучал этот вопрос, — пояснил Кабзал, намазывая на ломоть хлеба толстый слой красного варенья и вручая ей. — В Паланеуме нетрудно обнаружить какую-нибудь странную книгу. Представляется весьма вероятным, что все в нашем мире уже хотя бы один раз подверглось изучению.

— Хм… и что там сказано про варенье из симники?

— Согласно «Вкусовым предпочтениям и личностям» — да, это настоящая книга, и она на самом деле так называется, — любовь к симнике указывает на личность импульсивную, расположенную к спонтанным поступкам. А еще на склонность к…

Тут в лоб ревнителю врезался скомканный листок бумаги, и Кабзал умолк, моргая.

— Прошу прощения, — сказала Шаллан. — Это вышло само собой. Наверное, дело в моей импульсивности и спонтанности.

Он улыбнулся:

— Ты не согласна с выводами?

— Не знаю. — Она пожала плечами. — Мне говорили, что о моем характере можно судить, опираясь на день моего появления на свет, на расположение Шрама Тальна в мой седьмой день рождения, а также на нумерологические экстраполяции десятой глифовой парадигмы. Но я думаю, что люди намного сложнее, чем все это.

— Люди сложнее нумерологической экстраполяции десятой глифовой парадигмы? — переспросил Кабзал, намазывая вареньем кусок хлеба для себя. — Неудивительно, что мне так трудно понять женщин.

— Очень смешно. Но ведь мы и в самом деле представляем собой нечто большее, чем совокупность черт характера. Я спонтанна? Иногда. В частности, этим можно объяснить то, как я ринулась за Ясной, чтобы стать ее ученицей. Но перед этим я семнадцать лет была настолько далека от спонтанности, насколько это вообще возможно. Во многих ситуациях — если меня поощрить — мой язык весьма спонтанен, но к действиям это относится редко. Мы все иногда спонтанны, а иногда — сдержанны.

— Итак, ты утверждаешь, что книга правдива. Она говорит, что ты спонтанна; временами ты бываешь спонтанной. Следовательно, все верно.

— Если так рассуждать, то же самое можно сказать о любом человеке.

— Точность — сто процентов!

— Ну, не сто процентов, — возразила Шаллан, откусывая еще кусочек сладкого и пышного хлеба. — Как уже было отмечено, Ясна ненавидит все разновидности варенья, какие только есть.

— О да, в варенье она тоже еретичка. Ее душа в большей опасности, чем я полагал.

Кабзал широко улыбнулся и надкусил хлеб.

— В самом деле, — согласилась Шаллан. — И что еще твоя книга говорит про меня и про половину человечества в связи с тем, что мы так любим еду, в которой слишком много сахара?

— Ну, любовь к симнике также указывает на любовь к простору.

— Ах, простор… — проговорила Шаллан. — Я как-то посетила это мифическое место. Это было так давно, что я почти все забыла. Скажи, солнце все еще светит или это осталось лишь в моих воспоминаниях?

— Неужели все так плохо?

— Ясна просто одержима пылью. Похоже, она благоденствует среди пыли, питается ею, как чуллы питаются камнепочками.

— А ты, Шаллан? Чем же питаешься ты?

— Углем.

Он поначалу смутился, потом посмотрел на ее альбом:

— О да. Я был удивлен, как быстро твое имя и рисунки распространились по всему Конклаву.

Шаллан доела хлеб и вытерла руки влажным полотенцем, также принесенным Кабзалом.

— Тебя послушать, так я похожа на болезнь. — Она провела пальцем по волосам и скривилась. — У меня волосы цвета сыпи, верно?

— Чушь, — отрезал он. — Не следует такое говорить, светлость. Это неуважительно.

— Ко мне?

— Нет. К Всемогущему, который сотворил тебя.

— Он сотворил и кремлецов. Не говоря уже о сыпи и болезнях. Так что подобное сравнение на самом деле честь.

— Светлость, такая логика мне непонятна. Поскольку Он создал все живое и неживое, сравнения бессмысленны.

— Как и твои «Вкусовые предпочтения», не так ли?

— Резонно.

— Походить на болезнь — не самое страшное, — задумчиво заметила она. — Когда ты болен, это значит, что ты живой. Ты должен бороться за то, чем обладаешь. Когда ты заболеваешь, прежняя обычная жизнь кажется чудесной.

— А не лучше ли походить, допустим, на эйфорию? Приносить тем, кого настигаешь, приятные ощущения и радость?

— Эйфория проходит. Она обычно кратка, так что мы куда больше времени проводим в тоске о ней, чем испытывая ее. — Девушка вздохнула. — Ну вот, смотри, что мы натворили. Теперь я в депрессии. По крайней мере, в таком состоянии учеба покажется мне более увлекательной.

Он бросил хмурый взгляд на книги: