Путь между

— Зато дров в избытке, — ухватил его за рукав проводник. — Не самых лучших, но ночь протянем. А за водой я сбегаю, здесь недалеко…

Денхольм обреченно сплюнул, в который раз за этот не самый короткий день. В конце концов он устал. Да и Санди нужен отдых.

Поужинали на скорую руку, отдав должное хлебу и ветчине. Эй-Эй по обыкновению ел мало, налегая на вино.

— Спел бы что-нибудь, — сыто и лениво буркнул шут. — Не пропадать же столь обильной выпивке!

— Угу, — сонно согласился король. — Какую-нибудь колыбельную…

— Колыбельных не знаю, — вздохнул Эй-Эй. — Некому было петь…

— Не нажил, значит, детей-то? — хмыкнул шут. — Пора бы уж, давно пора.

— Все некогда было. А теперь вроде и ни к чему…

— Для тебя дети — обуза, наверное. — Санди даже высунул из-под элькассо кончик носа в припадке острого любопытства.

— У меня нет детей. — проводник резко встал и пошел вокруг лагеря, очерчивая круг багряной головешкой, нашептывая неразборчивые наговоры.

— Ну вот, — опечалился шут. — Не будет у нас песенки на ночь!

— Сам виноват, — безжалостно пояснил Денхольм. — Когда-нибудь ты сдохнешь исключительно по причине своей неуемной любознательности!

— Подумаешь, таинственный какой! — проворчал Санди, устраиваясь поудобнее. — Тоже мне, герой романа!

Проводник вернулся, кинул в костер почти сгоревшую головню. Посмотрел на угасающий закат, кусая губы… И взял в руки лютню.

— Я буду петь, — пробормотал он с затаенной болью. — А вы спите. Спите… дети мои…

Нежно и печально зазвенела лютня, срываясь иногда на злые аккорды, словно бросая вызов всему живому. И в тон ей полетела к просыпающимся звездам песня:

Сумерки сдвинулись, тени растут,И одиночества мука остра.Давно потерялись огниво и трут…Что ж, песня заменит тепло костра!

…И король словно бы сам присел у затухающего костерка в холодный ноябрьский вечер, протягивая к огню озябшие пальцы. Завывал, насмехаясь, ветер, а у него из сколько-нибудь теплой одежды — лишь драный серый плащ…

Жизнь, словно тоненький волосок —Так, право же, недалеко до беды!Но песня заменит хлеба кусок.И песня заменит глоток воды.

…Страшно захотелось есть. Смертельно. И до рези в желудке — выпить. Только свою последнюю горбушку черствого каравая он отдал той маленькой голодной девочке в деревне. А вино допил еще в прошлый восьмидневок [7] …

Зной или стужа, снег или дождь,Есть только одна среди тысяч стезей.Навеки один по дороге идешь,Ведь песня заменит верность друзей!

…А разве он имел друзей, этот бездомный бродяга, в чью шкуру против воли попал Денхольм?! Что он получал от жизни? Щелчки да затрещины. Брань, камни в спину. И глоток самого дешевого вина в награду за песни, достойные королей!

Укором немым не тревожь небеса,Ходи по дорогам да рифмы лови…«Любовь, — скажет песня, — творит чудеса!»Но песня заменит пожар любви!

…И что он мог знать о любви, Всемогущие Боги! Безжалостный удар пьяного вельможи или случайный нож в трактирной драке изуродовали лицо, в прошлом, возможно, не лишенное приятности. Откуда быть детям?! Королю стало стыдно за глупые вопросы, задевшие самую больную струну…

Насмешки толпы и вопросы душиТерзают, словно мечей острия…Но себя убеждаешь в безлюдной глуши,Что песня заменит закон Бытия.Живущему песней песня воздаст.Всех в мире богаче бродячий певец!

Песня не бросит, она не предаст!Ну а если предаст… Значит, миру — конец…

Певец замолчал, отложил в сторону лютню.

— Прости, Эй-Эй, — прошептал король. — Мы не хотели…

— Я не обижаюсь, — махнул рукой проводник. — Не вы первые, не вы последние. Спите, господин. Вот друг ваш — уснул на втором куплете. В отличие от вас он здраво смотрит на вещи.

— Прости, — повторил король и против воли опустил веки.

Перед глазами завертелись разноцветные круги, а в ушах продолжали накатывать, подобно волнам, отголоски горькой песни. Потом смолкла и она, оставаясь вне Царства Йоххи, улетая, теряя очертания и смысл…

Проснулся он уже за полночь, словно от укола непонятной тревоги.

Подскочил, огляделся.

Левое плечо жгло до нестерпимой боли. Король протянул руку почесать ожог и вскрикнул: горела, дрожа от возбуждения, Булавка Эксара! Вокруг полянки росли чьи-то неправильные тени, словно сгущалась Сама Темнота, скрежетали зубы, царапали невидимую преграду когти…

— Кто там?! — в испуге закричал он.

— Да прибились всякие разные…