Путь на Индигирку

— Газета нужна, какой тут может быть разговор, — сказал Кирющенко. — А знаешь, что я тебе скажу? Драмкружок нам тоже важен. Работа у нашего народа тяжелая, сам ты испытал, а дальше еще труднее будет. Пароходы и баржи изо льда выколоть, днища красить, а доков и кранов, сам знаешь, у нас и в помине нет, одними ручными домкратами. Это как? — Кирющенко застыл, округлив глаза и склонив голову чуть набок. — Как это, я тебя спрашиваю? А попробуй-ка урони такую махину, как «Индигирка», с котлом и паровой машиной? Под суд! да что под суд — нечем будет грузы с моря завозить, весь край оставим на голодном пайке. А он, этот край, сколько пушнины дает на экспорт, а сколько еще золота?.. Только разговор, что дикая тайга — народное это достояние, им надо по-хозяйски распоряжаться… Но одной работой с утра до вечера человек жив не будет, и для души что-то надо. А драмкружок, по опыту знаю, многих займет, к книгам приохотит, от спирта убережет. Газета, беседы, партийная учеба. Духовная жизнь человеку — как воздух для всякого живого существа. Какой ни есть медвежий угол, а жить надо по-советски.

XIII

Я сидел, опустив голову, раздумывая о горькой своей участи: и поездка на Аркалу срывается, и кто знает, как надо работать с драмкружком…

— Лучше бы с геологами на Аркалу съездить, цепляясь за соломинку, сказал я. — Тоже важная работа, написал бы о них в газете, я журналист, а не актер. Настоящая романтика у геологов…

— Поменьше бы Васильева слушал, — неожиданно сказал Кирющенко. — Вот уж романтик так романтик. Дорого обходится государству его романтика. А геологи прекрасно и без тебя обойдутся. Если надо будет съездить к ним по какому-то серьезному делу — поедешь, а сейчас не романтикой, а работой надо заняться… Давай так договоримся, — подумав, продолжал Кирющенко, —  через месяц-другой в клубе должна идти постановка. Самый разгар полярной ночи. Иначе в поселке такое пьянство начнется, что и не расхлебаемся, к весне судоремонт не закончим. А наломали с этой «охотой» и штормом — будь здоров! К тому, что я сказал, еще вмятины надо на корпусах судов выправлять и обносы заново ладить, «пятисоттонку» в протоку вдернуть, пароходные машины в порядок привести, да мало ли что…

Он отправился за свой «саркофаг», помолчал и официально объявил:

— Берись за дело!

— А пьесы? — вовремя вспомнил я.

— Поройся в библиотеке, в крайнем случае сам переделай, сократи, допиши для наших условий, только спасибо тебе народ скажет. Ты же грамотнее меня, литературный институт окончил… Зайди, посмотри наш клуб, может, что сделать надо. Эх, мне бы твое образование! — неожиданно воскликнул Кирющенко.

Но он и так прекрасно справлялся со своими обязанностями. Я воспринял это восклицание как малоудачный ораторский прием, встал и, не спросив разрешения, можно ли идти, зашагал к двери, назло гулко ударяя в половицы каблуками сапог.

— Постой-ка! — окликнул он.

Я остановился.

— Возьми на конбазе лошадь, съезди в Абый, встань на учете в райкоме комсомола. Вот как раз геологи через неделю поедут на оленях, каюры дорогу тебе до Абыя покажут. Тут знаешь как: с одного болота на другое по обрубленным лиственницам, на которые болотные кочки насажены, с непривычки один еще заплутаешься.

— Да что мне теперь геологи, — сказал я, с горечью покачивая головой. — Одно расстройство, раз нельзя до Аркалы…

— А ты не расстраивайся, когда важное дело надо сделать. Хочу нашему комсомолу порекомендовать секретарем комитета вместо Андрея тебя избрать. Он собирается учиться, просит его освободить, сам предложил твою кандидатуру. Думаю, учтут, что ты из комсомольцев у нас тут самый грамотный и по годам самый старший, тебе, как говорится…

Кирющенко замолк и сделал вид, что ищет на столе какую-то бумагу, давая мне время освоиться с неожиданным для меня сообщением.