Путь на Индигирку

— А со мной только одни, извиняюсь, невероятные, или, как вы сказали, детские, истории и случаются. Рассказываешь — не верят, правильно говорите— еще и обсмеют. Потом, как сами убедятся, всякий смех кончается, принимаются меня жалеть, потому что горя мне от этих историй под завязку… — Он чиркнул себя по шее рукавицей. — Жалеть-то жалеют, а прорабатывают своим чередом. Один раз вспахал вечную мерзлоту, полмешка овса засеял. Поле зазеленело, правда, зерно так и не вызрело, лета не хватило. Бухгалтер ревизию сделал и потом за эти полмешка на каждом собрании с меня стружку снимали. Ну, зерна в самом деле не получилось, так ведь зеленой массы сколь накосил. Овсина летом под круглосуточным солнцем вымахал, верите, как сосновая роща… Кони в драку лезли за тем овсом. Надо же было испробовать, что эта земля может уродить, вы человек образованный, сами подумайте. А еще вот что было…

XIV

Откуда ни возьмись, на улочке показался Кирющенко в меховой летной кожанке. Гринь сразу замолк.

— Договорились? — подходя, спросил Кирющенко.

— Так точно, — сказал Гринь, — театр будет в лучшем виде… Надо билеты в райфинотделе в Абые оформить…

— Ни о театре, ни, тем более, о билетах тебе, товарищ Гринь, никакой заботы не должно быть, — не поддаваясь Гриневскому энтузиазму, сказал Кирющенко. — Твое дело клуб протапливать.

— Завтра разведем пары, — бодро ответил Гринь. — Небу, Александр Семенович, извиняюсь, жарко станет.

— Смотри, палатку не спали. Ты меры ни в чем не знаешь.

— У меня кадры истопников подобраны в лучшем виде, могу вам анкетки принести, собственноручно скопировал, извиняюсь, с политотдельских…

— Что ты чудишь еще с анкетами? — возмутился Кирющенко. — Зачем истопникам политотдельские анкеты?

Он с досадой покачал головой и пошел дальше.

Дня через три, после работы, я обошел общежития и «семейные» бараки, приглашая в драмкружок всех желающих. С Коноваленко у меня состоялся особый разговор. Я встретил его на льду протоки около судов и сказал, что прошу прийти в клуб на собрание драмкружка. Он посмотрел на меня, щурясь от острых снежинок, бивших в лицо. Помолчал. Почему-то отвернулся, потом опять посмотрел на меня.

— Ишь ты! — воскликнул он. — Зачем же я тебе понадобился? Или Кирющенко велел? — Он, все щурясь от снежинок, смотрел на меня. — А не велел, так прежде пойди с ним утряси.

— Да вы что, Коноваленко?.. — Я рассердился. — Какие тут могут быть согласования, это же драмкружок для всех желающих. Мне его поручили, мне и приглашать. Не Кирющенко, а мне работать, ясно?

— Ну, смотри ты! — сказал Коноваленко. — А не боишься, что придется меня подале от твоего кружка прогонять? Опять скажут: куда Коноваленко лезет с его образиной? Не боишься обидеть меня?

— Не боюсь, — сказал я, но слова его меня тем не менее заставили призадуматься. Я знал, что обидеть Коноваленко было нехитро и тогда все мои благие намерения доказать Коноваленко, что его не отталкивают, «принимают», рухнут, да еще неизвестно, с каким треском.

— По глазам вижу, что боишься, — сказал Коноваленко. — Дай срок, надумаю — приду, не надумаю — не приду, ты уж как-нибудь без грешника обойдись…

Кирющенко я все же сказал, что пригласил в числе других в драмкружок и Коноваленко. Мне казалось, что Кирющенко не обратит на мои слова никакого внимания, но он нахмурился и некоторое время молчал.

— Так-то оно так… — произнес Кирющенко. — Как бы не сорвался: кинется в запой, ничем его не удержишь, сраму не оберешься. Не стал бы я его на сцену тянуть. Ну, пришел бы сам, подумали бы, как быть, а теперь что?..

— А вы бы сами взялись за этот драмкружок, — сказал я без всякого почтения.

— А чего ты явился за советом? — резонно заметил Кирющенко. — Сам решил, сам и отвечай.

Прошла потом еще неделя, прежде чем выяснилось, кто же придет на первое занятие. Коноваленко среди согласившихся не было. И вот вечером в палатке возле докрасна раскаленной бочки собралось человек восемь крепких парней в телогрейках, затертых машинным маслом. Гринь уселся на первой скамье и, сняв меховую ушанку, с интересом ждал, что будет. Позднее всех пришел Данилов, сел в отдалении в пустом зале, не сняв даже шапки. Я попросил его сесть ближе, но он сказал, что в драмкружке не будет, просто зашел посмотреть, и я оставил его в покое.

По моему предложению решили поставить сокращенный вариант какой-нибудь пьесы со стрельбой и военными приключениями. Сокращать и дописывать, как нам надо, согласился я, поддержанный обещаниями помогать мне в этом деле.

Оставался один неясный вопрос: кто будет исполнять женские роли. Я сказал, что надо поагитировать жен затонцев.

Из глубины палатки послышался раскатистый смех. В полутемном зале среди пустых скамеек поодаль от Данилова расположился, закинув ногу на ногу, старпом Коноваленко с самокруткой в кулаке. Как он там оказался, когда вошел, я не заметил.

— О-хо-хо!.. — покатывался он вперемежку с надсадным кашлем. — Ох-хо-хо!..