Путь на Индигирку

Время жизни, и работы в Дружине ушло безвозвратно. Жизнь тогда казалась мне трудной и бесконечно сложной. Но как она была легка на самом деле! Легка потому, что я жил плечом к плечу с теми своими товарищами. Теперь мне часто приходилось один на один решать, что делать. Такова жизнь «собственного корреспондента». Постепенно я освоился со своим новым положением, наверное, стал самостоятельнее, взрослее и почти перестал тосковать по дружининцам. Только Кирющенко вспоминался в критические минуты и постоянно возникала мысль: «А что на фронте?» Мысль неотступная, как удары хронометра, неотвратимая и тревожная, как голос совести, как призыв к мужеству…

Вечером я шагал среди заснеженных отвалов пустой породы, громоздившихся по обе стороны дороги. От того места, где кончалась дорога, до Индигирки было почти четыреста километров гористой тайги. Как-то мы туда доберемся?..

Машины подошли в темноте. Яркие тонкие, как иглы, лучи прожекторов издали уперлись в меня. Машины остановились. Я подбежал к распахнувшейся дверце передней. Филимонов, усмехаясь, кивнул. Лицо его было совершенно таким, каким я представил его во время разговора по телефону: слегка опухшим, усталым.

— Влезай, — сказал он, — будешь третьим, все десять машин забиты, это тебе не курорт… Там, сзади, какой-то водитель знает тебя, — добавил он, когда я втиснулся в кабину и едва сумел захлопнуть дверцу.

— Может быть, — равнодушно сказал я. — Многие мне. знакомы.

— Да, конечно, ты все время на колесах. — Филимонов махнул рукой. — Трогай!

Машина помчалась, как бы втягивая под радиатор золотистую в лучах прожекторов дорогу. Задул боковой ветер, неся струи поземки; точно вереницы белых мышей перебегали дорогу. Мы молчали, завороженные стремительным движением сквозь ночь. Поднялись на какой-то перевал, спустились в темную долину. Часа через полтора дорога кончилась. Водитель крутнул руль и осторожно съехал на времянку среди болотных кочек. Строители дороги проделали первую колею, забрасывая вдоль будущей трассы технику и рабочих. Потом мы покатили в извилистой, ослепительно сверкающей стеклянной галерее. Сначала я даже не понял, что это такое. Оказалось, обындевевшие ветви и стволы деревьев таежного ручья. За каждым поворотом русла возникали фантастические, как бы светившиеся из-внутри, арки, колонны, баллюстрады…

Я сидел в кабине немного боком, иначе не помещался, и мне было видно, какой почти детской радостью светятся глаза Филимонова. Оказывается, он был не чужд ни романтике, ни красоте природы… когда нечего было делать. Говорить же с ним о посторонних вещах, когда он был обложен накладными, сметами, описями, было опасно, мог ответить грубостью, просто прогнать. Только со мной он еще сдерживал себя, понимал, что у меня тоже дело, но и я сам, узнав его, старался не попадаться ему под горячую руку.

Водитель, крупный, сильный человек, не поворачиваясь к нам, бесцветным голосом сказал:

— Говорите о чем-нибудь, а то и вы заснете, и я за рулем засну. Бывало такое. О чем-нибудь, лишь бы говорили…

Филимонов повернулся, видимо, внимательно посмотрел на водителя, опять стал следить за сверкающими выхваченными светом фар из черноты ночи деревьями.

— Знаешь, — сказал он, хоть и не глядя на меня, но явно обращаясь ко мне, — была у меня девушка…

Водитель неожиданно резко затормозил, и мы с Филимоновым ткнулись шапками в ветровое стекло.

— Ты что? — спросил Филимонов, поправляя шапку и взглядывая на водителя.

— Судорога… — лишь бы что-то сказать, промолвил водитель,видимо, как и я, пораженный филимоновским вступлением.

— Останови машину, да пойди промнись, — сказал Филимонов, — так мы рожи себе в кровь поразбиваем.

— Прошло уже… — пробормотал водитель.

— Да, так вот, была у меня одна девушка… — продолжал Филимонов.

Водитель опять притормозил.

— Ты что, издеваешься, что ли? — опросил Филимонов совершенно серьезным тоном.

— Бугор… — смущенно пробормотал водитель.

— До сих пор и бугры были, и кочки, так ведь нормально ехали. Пойди промнись…

— Дороги-то нет… — нехотя сказал водитель. — Разве это дорога?

— Да… Девушка, понимаешь… Такая дивчина, скажу тебе, — помолчав, проговорил Филимонов, — с косами, Ниной звали…

Филимонов надолго затих.

— Померла, что ли? — не выдержал водитель.

Филимонов не ответил, каким-то странным, надтреснутым голосом продолжал:

— Воевали в одном отряде, в двадцать девятом году, басмаческую шайку ловили. В Ферганской долине. Стреляла не хуже меня, в седле держалась по-кавалерийски, а сама была тоненькой, легонькой… — Филимонов опять замолк.

Я покосился на него. Он глядел прямо перед собой.

Водитель затормозил, наверное, тоже захотел посмотреть на Филимонова. Нас вновь кинуло на стекло.

— Да ты что, черт… — своим обычным, до последней нотки трезвым голосом воскликнул Филимонов.

Водитель молчал.

— Ручей крутит… — пробормотал он с запозданием.