Путь серебра

Жизномир, младший брат князя радимичей, был плотный круглолицый мужчина средних лет, с небольшими темными глазами и темно-русой бородой. Жизнерадостный и приветливый, он был в дружбе со всеми, даже с теми, кто не ладил между собой, и служил чем-то вроде посредника между северным войском и южным, за что его прозвали Сватом. Его люди в ночной битве почти не участвовали – постояли за спинами киевских русов, да и все, – однако он казался осунувшимся и погасшим.

– Тянулся Любодан за Амундом, все думал… – Жизномир махнул рукой. – А теперь и воли не обрел, и жизни лишился. С бужанами рядом стояли, да вместо них и полегли. Было б на чем сжечь, хоть бы прах в горшке родичам отвезти, да ведь не выйдет. Да и будут лежать в чужой земле, своей по горсти у каждого, да и все…

– Уходить надо, – говорили все Гриму, когда он после битвы объезжал длинный стан на пойманном хазарском коне с богатым седлом и проверял, у кого как дела. – Теперь уж бек от нас не отвяжется, с живых не слезет. И дружину его ближнюю побили, и городских людей побили. Разве он нам даст уйти?

– Днем погребаем своих, ночью трогаемся, – отвечал Грим. – В третью стражу отплываем, будьте готовы. Кому чего не хватает, присылайте ко мне заранее, потом ждать никого не буду.

Молодой князь осунулся за эти сутки и казался старше лет на пять. В слишком тяжелое положение его внезапно поставила судьба: для всех неожиданно русы оказались врагами хазар, самой могучей державы в этой части света. Он не видел никакой вины за собой и своими людьми, русы честно соблюдали обязательства. Не тронули на хазарской земле ни цыпленка, добровольно отдали условленную часть добычи. Кровь вскипала от возмущения при мысли, как подло нарушил этот договор хакан-бек. Люди правы: он не мог уйти в кочевья, оставив в Итиле свою ближнюю дружину, а если дружина нарушила договор без его согласия, то что же он за царь тогда?

Но важнее было подумать о том, как отсюда выбираться. До своих земель еще много-много переходов по рекам и переволокам. Через Итиль, через Ванаквисль, который в этих краях звался Дон, потом через Упу на Оку, но и на Упе еще сидят вятичи – данники хазар. Весь долгий путь грозил превратиться в череду сражений, и если на каждом поле русы будут класть по две-три сотни трупов, на сколько их хватит? Еще несколько таких дней и ночей – и от войска ничего не останется, а его кровью взятую добычу растащат по норам подлые хазарские крысы.

Кое-кто намекал, не вернуться ли в море, но что там делать, в море? Оно все окружено сарацинскими землями. Только с Дона – куда еще месяц добираться – можно попасть в Меотийское море, а там, хоть рядом тоже земли каганов, можно, если повезет, выбраться в греческие воды Корсуньской страны. Да будет ли там легче? Грим ведь понятия не имел, удалось ли его отцу в Киеве заключить договор с греками – и какой. В мире Хельги киевский сейчас с Леоном и братом его Александром или нет? Или у них война? Что, если и это нападение как-то связано с делами отца? С греками? Или Хельги за эти два года так рассорился с хазарами, что они вымещают злобу на его сыне? Хоть руны раскидывай, хоть ищи мудреца, умеющего с духами говорить. Ответов не было, а от вопросов и тревог пухла голова.

С самого утра занялись мертвецами. Ко вчерашним потерям северных дружин добавились древляне – их было около трех сотен человек, а в живых осталось неполных шесть десятков. Нащупав в них слабое место, конница бека устремилась туда всей мощью и косила без жалости. Среди изрубленных тел нашли и самого Любодана – на нем было несколько ран, каждая из которых сама отняла бы жизнь. У Амунда плеснецкого потери тоже были заметные: волынцы приняли первый, самый яростный натиск арсиев, а длинные искривленные булатные клинки всадника сверху разили пешего обычно одним ударом сразу насмерть. Больше половины тех, кто стоял в первом ряду, теперь уже у Одина. У самого Грима и полян было потеряно человек сто убитых и раненых – им досталось встретить уже порядком рассеянную и уставшую конницу.

У воды шла работа: выбрав самые ветхие лодьи, наиболее пострадавшие за два года похода, из них выгружали добычу и взамен укладывали тела – сколько поместится. Каждому давали некий дар из добычи – чтобы не с пустыми руками прибыть к богам. Увезти всю добычу с меньшим числом лодий и гребцов все равно было невозможно, так не оставлять же хазарам? Грим приказал все, что не удастся забрать, просто бросить в Итиль. Заново, уже не в первый раз, перебирали добычу, выбирая то, что поценнее.

По мере того как лодьи заполнялись, у Грима, с коня наблюдавшего за этим скорбным делом, ширилась тягучая пустота внутри. Невольно вытягивалось лицо, шевелились волосы. Проезжая вдоль берега, он пытался считать мертвые лодьи, но сбивался после третьего десятка.

– Это сколько же получается? – спросил он у Фредульва, сидевшего рядом тоже верхом.