Путч будет завтра (Старинный романс)

Электрик не отыскивался, обустройство надо было брать в собственные руки. Алексей Алексеевич раздобыл у своих новых друзей – спасателей несколько метров электропровода и розетку, вытащил в лоджию тумбочку и журнальный столик, на который водрузил настольную лампу. Юра немедленно включился в производственный процесс и приволок роскошное кресло-качалку, которое, по его словам, “шло навстречу по коридору и пело пионерские песни”. В конечном итоге, лоджия приобрела вид более обжитой и уютный, чем сама комната. Алексей Алексеевич опробовал розетку, включил и выключил лампу и удовлетворенно обозрел результаты своих трудов.

– И сказал он, что это хорошо. Он – это я, – с довольным вздохом изрек он. – Наконец-то можно варить кофе.

Алексей Алексеевич извлек из сумки большую жестяную банку с кофейными зернами, ручную мельницу, кипятильник и глиняную кружечку с очень толстыми стенками, обработанную с внешней стороны под ракушечник. Юра следил за ним со все более растущим благоговейным интересом.

– Это что же, – сказал он придушенным голосом, – кофей-то у Вас натуральный? В зернах? Молоть сами будем? А я, дурак, не догадался, растворимый приволок. Но и у нас тоже, как говорится, “было”. Вы к водочке как, Алексей Алексеевич? Употребляете? Настоящая “Смирновская”. Вечерком, по прохладе?

– Угум, – промычал Алексей Алексеевич, одобрительно кивая головой.

– Тогда я ее сейчас к Виктории Павловне в холодильник, – сказал Юра и, жизнерадостно распевая:

Шаланды, полные фекалий…

растворился в воздухе. А снизу, в корне пресекая наметившийся было процесс кофеварения, громовым голосом уже вопил режиссер:

– Алексей Алексеевич! Хватит трудиться во благо себя, любимого! Это эгоизм. Море заждалось. Да и широкие народные массы в нетерпении, меня делегировали, хотят видеть товарища инструктора вместе с его менталитетом.

Ох, черт, – спохватился Алексей Алексеевич, – я же обещал… Он кубарем скатился по лестнице и, выскакивая из корпуса, чуть не сбил с ног экс-конфидентку, пребывавшую на сей раз в обществе своей щукообразной подруги – оккупантки.

– Профессор!.. Эй, профессор!.. – окликнула его экс-конфидентка. – Что же Вы не откликаетесь, профессор?

Оккупантка, глядя на Алексея Алексеевича с суеверным отторжением, произнесла вполголоса нечто такое, что ошеломленный Алексей Алексеевич решил, что ослышался, тем более что экс-конфидентка и ухом не повела.

– Э-э… я не думал, что это Вы мне.

– Не так уж много у нас здесь профессоров, Ал-Ал, – возразила экс-конфидентка, и, демонстрируя совершенно поразительную осведомленность не только в его профессиональном статусе и институтском прозвище, но и в здешних делах, ввернула не сразу им понятую шпильку о педофилии, после чего с обезоруживающей улыбкой спросила:

– Ведь я могу Вас называть Ал-Ал, профессор? Вы не сочтете это амикошонством и фамильярностью?

– Ради бога, – пожал плечами Алексей Алексеевич, а Нахапаров подхватил его под руку и повлек прочь, бормоча:

– Тысяча извинений, милые дамы, тысяча извинений, время, Алеша, время, цигель, цигель, ай-лю-лю…

Однако же “милые дамы” с не меньшей скоростью тоже устремились по лестницам вниз, причем щука – оккупантка в незамысловатых выражениях громогласно изумлялась: “один – режиссер, другой чуть ли не академик”. Она разъясняла голубому небу, синему морю и вообще всему окружающему пространству, что именно с нею, щукой, из-за всего этого “убоя” может незамедлительно произойти вследствие слабости ее, щукиного, кишечника, а заодно и мочевого пузыря. Завершила щука – оккупантка свою тираду заявлением, что лично у нее “просто крыша едет”. “Ага, – театральным шепотом язвительно прокомментировала экс-конфидентка, – шифером шурша…" – после чего добавила с несколько снисходительной укоризной: “Ты бы, подруга, это… ты бы базар-то, все-таки, фильтровала. Кое-кто, похоже, в шокинге…” "Кто? – не понижая голоса, удивилась щука, но тут же и обрадовалась, догадавшись: – А-а, русо академико, облико морале…"

5

Вечером, когда Алексей Алексеевич корпел над докладом О’Нила, в дверь неожиданно ввалился Юра в сопровождении льдышки из третьего купе.

– Так вот кто твой сосед, – сказала она, с отвращением глядя на Алексея Алексеевича, – этот… хиппи, а ты говорил – физик.

– Какой же он хиппон? – удивился Юра. – Он и есть физик.

– В вагоне этот гражданин громогласно призывал чуму и на демократов, и на коммунистов одновременно, – возразила девушка. – Так сказать “на оба ваши дома”. Я сама слышала. Впрочем, это не важно, – добавила она с умопомрачительно великолепной рассеянностью в голосе, а Алексей Алексеевич бухнул первое, что пришло ему в голову:

– А вот Вы, по всей видимости, журналисточка.

Журналистов он не жаловал.

– Демонстрируете проницательность? – спросила девушка ледяным тоном.

– Где уж нам, дуракам, чай пить…– вздохнул Алексей Алексеевич, покосился на Юру и начал собирать бумаги. – Ну, ладно, не буду вам мешать.

– Это что еще за штучки, – свирепо накинулась девушка на Юру. Юра всплеснул руками и в волнении зачастил: