Путешественница

Первое, что сказал он во время сентябрьского визита, кивнув в сторону старшего ребенка Дженни, своего тезки. Десятилетний мальчик сидел за столом, отчетливо осознавая и достоинство своего нынешнего положения единственного мужчины дома, и бремя сопряженной с этим положением ответственности.

– Ага, чего мне не хватает, так это лишнего беспокойства из-за еще одного баламута, – съязвила его сестра, но как бы невзначай коснулась плеча сына с несомненной, противоречившей ее словам гордостью.

– Что слышно об Айене?

Три недели назад мужа его сестры в очередной, уже четвертый раз арестовали по подозрению в пособничестве якобитам и отправили в Инвернесс.

Дженни покачала головой и поставила перед ним накрытое блюдо, а когда сняла крышку, то от пирога сквозь проколотую в подрумянившейся корочке дырочку поднялся такой дух, что у него аж слюнки потекли.

– Беспокоиться не о чем, – сказала Дженни, выкладывая пирог ему на тарелку. Голос у нее был спокойный, но маленькая морщинка между бровями выдавала озабоченность. – Я послала Фергюса, чтобы он предъявил им акт переуступки и бумаги, данные Айену по увольнении из полка. Как только они удостоверятся, что он не лэрд Лаллиброха и, стало быть, взять с него нечего, его отпустят домой.

Бросив взгляд на сына, она взялась за кувшин с элем, добавив:

– И черта с два им удастся доказать, что малый ребенок – изменник и бунтовщик.

Голос ее был мрачен, но в нем ощущалась нотка удовлетворения, вызванная беспомощностью английского суда. Покрытый каплями дождя акт переуступки, подтверждавший передачу титула лэрда Лаллиброха от старшего Джейми к младшему, уже не раз фигурировал на процессах и срывал попытки короны конфисковать имение как собственность бунтовщика-якобита.

Однако всему приходит конец, наставало время покидать гостеприимный дом, и сразу за его порогом он начинал чувствовать, как вместе с домашним теплом и уютом от него уходит ощущение причастности к этому семейному миру. Иногда ему удавалось сохранять иллюзию на протяжении всего пути до пещеры, порой же она улетучивалась почти мгновенно, развеянная холодным, едко пахнувшим гарью ветром.

За высокогорным полем англичане сожгли три фермы. Хью Кирби и Джеффа Муррея схватили у очагов, вытащили наружу и пристрелили у порога собственных домов, не задав вопросов и не предъявив никаких официальных обвинений. Молодой Джо Фрэзер, предупрежденный увидевшей англичан женой, успел бежать и три недели жил с Джейми в пещере, пока солдаты не ушли из этого района, уведя с собой Айена.

В октябре он пообщался и со старшими мальчиками: Фергюсом, французским подростком, которого он забрал из притона в Париже, и Рэбби Макнабом, сыном кухарки, лучшим другом Фергюса.

Медленно проведя бритвой вниз по щеке и вокруг челюсти, он вытер покрытое мыльной пеной лезвие о край бритвенного тазика и тут краешком глаза приметил Рэбби Макнаба, следящего за процессом с восхищенным и чуточку завистливым выражением. Слегка повернувшись, он увидел, что трое парнишек: Рэбби, Фергюс и юный Джейми – все таращатся на него с приоткрытыми ртами.

– Неужто вы раньше не видели, как бреется мужчина? – спросил он, подняв брови.

Рэбби с Фергюсом переглянулись, но ответ предоставили официальному владельцу усадьбы.

– Ну… да, дядя, – пробормотал он, краснея. – Но… я хочу сказать…

Он слегка запнулся и покраснел еще пуще.

– Когда моего папы нет, да и даже когда он дома, мы нечасто видим, как он бреется, и… ну… у тебя столько волос на лице, дядя, после целого месяца… и мы так рады видеть тебя снова и…

И тут Джейми совершенно неожиданно пришло в голову, что мальчишки, должно быть, видят в нем чрезвычайно романтическую фигуру. Живет один в пещере, выходит в темноте, чтобы поохотиться, появляется в ночи из тумана грязный, дико заросший, весь покрытый ярко-рыжей порослью. Да, в их возрасте кажется, что быть изгоем и скрываться в вересковой пустоши в сырой тесной пещере – это чудесное приключение. В пятнадцать, шестнадцать и десять лет они не имеют представления об изводящем чувстве вины, горечи одиночества или бремени ответственности, от которого невозможно освободиться.

В каком-то смысле они, наверное, понимают, что такое страх. Страх перед пленом, болью, страх смерти. Но боязнь одиночества, постоянного, чреватого безумием пребывания с самим собой, – это совсем другое дело. Как и непреходящая тревога о том, как бы не навлечь беду на них. Впрочем, уж об этом-то они или вовсе не задумывались, или со свойственной юности беспечной уверенностью в собственном бессмертии просто отмахивались.

– Ну ладно, – сказал он, небрежно повернувшись к зеркальцу, когда юный Джейми, запнувшись, умолк. – Мужчина для того и рождается, чтобы познать печаль и обрасти бакенбардами. Это одно из проклятий Адама.

– Адама?

Фергюс был явно озадачен, в то время как остальные его товарищи притворялись, будто понимают, о чем говорит Джейми. Фергюсу же стесняться было нечего: для него, иностранца, неведение считалось простительным.

– Его самого, праотца Адама.

Джейми вобрал верхнюю губу и деликатно поскреб бритвой под носом.