Путешествие без карты

После завтрака отправился в лепрозорий; проводник провел меня два километра по лесу до развилки и показал, по какой тропе идти. Едва он скрылся из виду, как передо мной через дорогу проскакала большая рыжая обезьяна с длинным хвостом. Прогулка в лепрозорий длилась час пять минут и была оживленной. Три деревни. Осмотрел их все — вместе с черным infirmier[92] и двумя его помощниками. Врача нет. Монахиня ежедневно приезжает на велосипеде — через лес — из Имбонги. Главная деревня прекрасно расположена: транспорт мог бы двигаться в три ряда — если б был транспорт, — а в центре обширная площадь, обсаженная пальмами. Прокаженные метут пыль на пустынной улице. Даже в наши дни тут встречаются ужасающие зрелища. Захожу в хижину, разделенную на две половины, во внутренней части совершенно темно: можно различить лишь котел да услышать человеческие шорохи. И тут, будто собака, на руках — если это можно назвать руками — и коленях выползает старуха; она не может даже поднять головы, только ползает на звук человеческого голоса. Единственное, что я знаю на местном наречии, — «Оуане», «Добрый день», — в данном случае нелепо. При входе в деревню веселый старик помахал мне своими обрубками и задрал искалеченные ноги. Мне всучили дюжину яиц — за которые я заплатил — и дали в провожатые весельчака — прокаженного, он и понес эти яйца; у него сильно поражен лоб, и один глаз едва открывается. Он не женат. Уже шесть лет в лепрозории.

Послеполуденный отдых пришлось прервать. За мной приехал автомобиль, так некстати: сиеста есть сиеста, и потом я уже осмотрел все, что хотелось (мой фотоаппарат заело, и мне пришлось отправиться без него). Удивительно, как машине удалось преодолеть последний отрезок пути — узкие тропки, узкие мостики, и тем не менее удалось[93].

Позднее, когда мы уже успели осмотреть миссию, разразился ливень, и из его недр вдруг появились местный полицейский и молодой доктор (с романом «Третий человек»), которые прибыли на том, что здесь называют canot — в отличие от пироги, — а мы называем моторной лодкой. Так, похоже, люди и появляются в Африке: из ниоткуда — на одну ночь, виски и «421». Спать вернулся на судно, но спал плохо. Наверняка в матраце завелись мыши.

Отец Анри, рассуждая об африканском «материализме», привел забавную историю. Учитель показал ученикам глобус и рассказал о Земле и разных странах. А затем попросил задавать вопросы, но только толковые. И тут же один из мальчиков поднял руку: «А сколько стоит этот глобус?» — «Я же просил задавать толковые вопросы». Поднимает руку другой мальчик: «А что у этого глобуса внутри?»

У отца Анри своеобразная страсть потихоньку мучить кошку и собаку миссии.

17 февраля. На реке

Снова в путь, и рад, что вернулся на судно. Вся река — здесь она гораздо уже — клубится паром в футе от поверхности. Вдоль одного берега, похожие на птиц, тянутся белые кувшинки. Несколько крокодильчиков возлежат меж упавших ветвей и, когда судно проходит мимо, ныряют.

Л. дал мне почитать «Тигра в дыму», нелепейший, неправдоподобнейший рассказ Марджори Эллингем. Этот рассказ даже не способен убить время, он только раздражает.

Ибис — в дополнение к моим сведениям из естественной истории.

Лусака. Возобновили запас дров. Сумасшедший в красной феске и желто — зеленой мантии, с распятием, кинжалом и большой тарелкой с необычайно важным видом несет какие‑то бумаги. По всему видно, без него не может произойти ни одно событие. Как все мы, он считает, что подвластен самому себе. Порой падает на колени и крестится. (Как и все мы, он во власти Господней.) Хорошенькая девушка бредет по берегу, то и дело останавливается и трется о пни спиною и ягодицами.

Сумасшедший, получив благословение вместе с чернорабочими, подходит к понтону; вручает бумаги капитану; это руководства для infirmiers, схемы кровеносной и пищеварительной систем. Я решил его сфотографировать, и он стал мне позировать возле румпеля.

Запомнить: африканцы, встречаясь на дороге, задают друг другу бесчисленные вопросы, а потом, разойдясь в разные стороны, продолжают спрашивать и отвечать, даже не оборачиваясь, и их голоса так ясно разносятся по округе.

Пока мы готовимся отчаливать, сумасшедший отдает свои последние указания, затем возвращается к хижине на берегу, и кто‑то услужливо подставляет ему единственный шезлонг. Он усаживается, крестится — благодаря ему все в порядке. В нем есть что‑то парламентское. Потом он подходит к самой воде и машет нам вслед. На нем солнечные очки, но только с одним стеклом, в руках медицинская карта, какой‑то официальный конверт и оловянная коробка — что в ней?

Читаю «Плаванье “Ноны”». Все‑таки Беллок мне не по душе. Он все преувеличивает. Он много говорит о Правде, но в его чувствах правды нет и в помине. Преувеличивая свою ненависть, он достигает грубого, комического эффекта, а преувеличивая свою любовь, убеждает нас исключительно в своей фальшивости. Конечно, ему хочется во все это верить, но разве он верит?